«Из первых рук»

ИЗ ПЕРВЫХ РУК

«Он спросил, какие другие причины, кроме бродяжнических наклонностей, могут быть у меня для того, чтобы покинуть отчий дом и родную страну, где мне легко выйти в люди, где я могу прилежанием и трудом увеличить свое состояние и жить в довольстве и с приятностью».

Даниэль Дефо. «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо»


1

— Сашо-ок, Санечка, сынок, добрый-предобрый ве-е-ечер. Я прошу тебя: сегодня будь, пожалуйста, до-ома, ни-и-куда не уходи, — мать сделала торжественную паузу после увертюры и еще более торжественно и значительно пропела финал:
— Я сегодня пригласила в гости к нам на чашку чая Лю-удми-илу Никола-аевну.

Саша захлопнул томик Эрнеста Хемингуэя с рассказами о Нике Адамсе и его отце, заложив палец между страницами. Порывисто, от неожиданно прозвучавших слов матери, он поднялся из мягкого кресла и остался молча стоять, неловко держа книгу перед собой и повернув голову к матери.

Увлекшись чтением, он не расслышал, как она вернулась с работы, и не встретил ее, по щелчку дверного замка, у порога, как это было вчера, целуя в щеку и принимая самодельную матерчатую сумку с недорогими продуктами из фабричной столовой.

Мать включила бра, озарившее узкую прихожую мягким оранжевым светом и заодно погляделась в зеркало. Стоя в зимних чешских кожаных коричневых сапогах на сливочно-желтом паркете, распахнув нутриевую волосатую шубу и неторопливо нащупывая завязки, она требовательно и вопросительно посмотрела на Сашу.

Саша молчал, не двигаясь с места, и мать продолжала:

— Я могу понять, что тебе хочется и даже необходимо встретиться с друзьями, но ведь не каждый же вечер!.. Мне еще утром показалось, что и сегодня ты куда-то нацелился. Днем я на работе...

— Они тоже, — вставил Саша. — Это я в отпуске.

— Да, но!.. Сашок, согласись, что есть одно «но». И эти вечерние хождения! — как бы не замечая прозвучавшего возражения, но и не закончив из-за него фразу, размеренно, хотя уже не столь певуче, продолжала мать. — Меня лично это беспокоит, пойми! Все повторяется, как в твои студенческие годы. Я весь вечер не могу дождаться, когда ты вернешься. Наконец, я просто не высыпаюсь...

— Мамуль, завтра суббота, — примирительно высказался Саша.

— А в воскресенье ты уже собрался уезжать! А ведь пора, знаешь ли, начать задумываться над жизнью... А что ты читаешь?

Саша издали показал, и мать кивнула, а он с сожалением прикрыл томик и, обойдя вокруг стола, поставил книгу на место в дорогостоящий финский шкаф.

Мать справилась с завязками у шубы. Саша приблизился к матери, чмокнул ее в ароматную, молодую от холода щеку и шепнул на ухо:

— Ты не устала меня контролировать, мамочка? И ты у меня всегда самая-самая красивая. Чему поверишь: только моим словам или все-таки мне?

Мать просияла от Сашиных слов и поцелуя и милостиво доверила сыну снять с себя шубу всю в капельках от растаявших снежинок.

— Ворс отряхни, Саша. Только осторожно. Ладонью, ладошей. И не говори опять, что я вторгаюсь на твою психологическую территорию, придумай что-нибудь поновее. Безо всяких этих латинских «иби-уби», как говорит Людмила Николаевна. Кстати, как в зеркале, в ней я отчетливо вижу молодую себя. Такая же смелая и решительная. А еще очень артистичная и талантливая.

Принимая мамину шубу, Саша подумал, что трудно ему согласиться с прозвучавшими упреками, и пропустил мимо ушей лестные эпитеты по адресу Людмилы Николаевны.

Он приехал к матери позавчера вечером. И они, хотя и не виделись всего лишь чуть больше полугода, то есть с предыдущего Сашиного отпуска, проговорили допоздна. Днем вчера он отсыпался после дороги и ночных разговоров на любимой своей широченной софе, вечером дома встретил после работы мать, и они вместе поужинали. Ни о чем таком особенном они уже не говорили, и он после ужина ушел навестить друзей, бывших одноклассников Сережу и Риту, поженившихся два с половиной года назад, сразу после защиты дипломов в вузе. И домой Саша вернулся более чем в приличное время — у семейных, да еще детных, в будний день не засидишься.

На сегодняшний вечер, действительно, были у него свои планы. Почему бы не навестить, например, Томку Завьялову? Да нагрянуть неожиданно! Вправду ли она тоже развелась? По какой своей причине? И почему бы не провести с нею приятный вечер, ведь была же на втором курсе у них короткая любовь с поцелуями, правда, без близости.

Мать переобулась в мохнатые теплые домашние тапочки, заботливо проверив, нет ли зацепов и морщин на прозрачно-телесных нейлоновых чулках, и не пошла, как обычно, переодеваться к себе, а в том же виде, как была на работе — в темно-серой твидовой юбке, алом синтетическом свитере и надетом поверх него и витой золотой цепи коричневом индийском тонком кожаном жилете, — устремилась в кухню, запев почти голосом наилюбимейшей киноактрисы Любови Орловой: «Я вся горю, не пойму отчего... Сердце в груди рвется, как птица... И хочешь знать, что ждет впереди... И хочется сча-астья доби-и-иться.»

Саша управился с ворсом и вставил в шубу плечики, но не стал убирать ее во встроенный в стену шкаф, а повесил на вешалку, чтобы на воздухе подсохла.

Дело, конечно, было не в друзьях. Даже если бы мать не сказала сейчас о том, что пригласила в гости новую соседку, которой в прошлый Сашин приезд в этой трехкомнатной коммунальной квартире еще не было, потому что теперешнюю комнату Людмилы Николаевны занимала тогда и порядком подзапустила пожилая тетя Зина, одинокая и незлобивая, но недостаточно опрятная, по решительности и многозначительному тону матери Саша уже понял бы, что разговор она затевает не простой, а этапный. Так Саша называл каждую попытку матери вмешаться в его судьбу.

Такие «этапные» разговоры Саша принимал с чувством неизбежности, однако про себя давно решил, что, по большей части, они заранее бесплодны. И лишь слабенько любопытствовал, в каком именно направлении будет развиваться очередной из них.

На этот раз загадки особой не было: с новой соседкой Саше пришлось познакомиться в общей кухне еще вчера. При мимолетной сцене их знакомства присутствовала мать и сумела точно углядеть, что Саша приметил в Людмиле Николаевне, как почти и во всякой встретившейся ему девушке или молодой женщине, существенный элемент привлекательности. Плюсами в этой ситуации мать посчитала свое собственное впечатление о безупречной нравственности соседки по коммунальной квартире — как никак полгода бок о бок, — а также самостоятельные ценности новой соседки: высочайшие, как мать вчера Саше сказала, уровни ее образованности, воспитанности и чистоплотности.

— Если в сравнении с тетей Зиной, то уж, конечно, да, — пошутил Саша, и мать понимающе закатила полуприкрытые глаза к потолку и улыбнулась тоже. Однако мать не знала, что Саша, знакомясь с Людмилой Николаевной, спросил себя, не про этот ли случай не только охотники говорят, что лисица никогда не охотится возле своей норы, имея в виду совершенно различные охоты: отдельно охоту Людмилы Николаевны и отдельно свою.

Кроме того, Саше вчера же стало ясно, что Л.Н. — новое мамино увлечение, — а увлекаться новыми людьми независимо от их пола и возраста мать умела до самозабвения. Искренности маминых увлечений можно было бы позавидовать, но искать хотя бы легкую тень объективности, хотя бы малейший намек на глубокий анализ в такие периоды увлеченности в действиях или мнениях матери было бесполезно, и Саша это тоже очень хорошо уже знал.

Знал и поэтому не завидовал этому ее в общем счастливому качеству.

Теперь Саше стало абсолютно ясно, что в их малометражной коммуналке развертывается еще и третья, самая эмоциональная и самая драматическая охота — Ираиды Алексеевны, мамы, — и она, его мама, во-первых, решила поближе столкнуть его с новой соседкой и посмотреть, не возникнет ли у каждого из них взаимный интерес на длительную перспективу; во-вторых, мать даже не стала считаться с явным цейтнотом — всего четыре запланированных дня из начавшегося отпуска отводилось Сашей на пребывание у матери в Свердловске, — и наличие цейтнота, как выясняется, лишь подогревает ее азарт, а вовсе не переносит и не отменяет охоту. В-третьих, не исключалось, что назавтра мать могла наметить прогулку по зимнему городу втроем или общий выход, например, в кино. Либо спланировать что-нибудь еще, чтобы по возможности попасться на глаза знакомым и покрасоваться перед ними с сыночком.

Все эти тешащие материнское тщеславие затеи, продиктованные ее неуемным характером, для Саши были сейчас совершенно некстати.



[Сообщение изменено пользователем 27.12.2008 14:38]

достоверно?

2

Сегодня возвращение матери с фабрики, где она заведовала библиотекой профсоюзного комитета и всегда была на виду и у работников и у руководства, для Саши показалось неожиданным, поскольку отвлекло от мыслей, занимавших его уже некоторое время, точнее, в течение двух с половиной - трех последних месяцев. И мыслям своим он все больше стал отдаваться именно здесь, у матери, в наступившем желанном одиночестве первых дней отпуска, когда почти ничто не тревожило его душу.

Особенно хорошо ему вдруг стало думаться сегодня, у окна самой большой их комнаты, считавшейся гостиной, несмотря на то, что мать в ней спала — маленькая комнатка принадлежала Саше, — с наступлением городских сиреневых сумерек, когда он почти не смотрел уже в книгу, прочитывал только несколько строк и то соглашался с написанным, то внутренне возражал и не принимал рассуждений в целом вызывающего интерес Хемингуэя.

В начале марта темнело быстро. Саша совсем отложил книгу и долго в размышлении смотрел с высоты пятого этажа на заснеженные крыши частных домиков городской окраины внизу, на белые просторные приусадебные огороды, отделенные друг от друга облепленными мокрым мартовским снегом запущенными изгородями, которые хозяевами в ожидании сноса не подновлялись. Смотрел на гладкую и ровную, будто свеженакрахмаленную, простыню, укрывающую неширокую здесь реку Исеть, угадывающуюся только по чуть приметным в сумерках равнинным берегам с редкими кустиками вдоль них, на пустынное поле за рекой и сизый, тоже осыпанный поздним снегопадом сосновый лес, постепенно отступающий все дальше от областного центра.

Привыкнуть к суровому Уралу трудно, особенно если родился и детство провел в степной надднепровской Украине. «Надднипрянской», сначала по-украински подумал Саша. Так звучало привычнее.

Пока мать, спешно поставив чайник на газовую плиту, мыла руки в ванной и осторожно «лосьонила» лицо, оберегая макияж вокруг глаз, Саша не стал зажигать свет, вернулся к окну в своей, ближней к прихожей комнате и поочередно то обдумывал услышанное от матери, то пытался додумать то, чем жил последнее время. Но сумерки за окном уже сменились ночной темнотой, сверху, из-за карниза дома, ветер понес не поземочный, а настоящий падающий снег и, задувая, толкался вихревыми клубками в оконное стекло, отчего оно подрагивало, а внизу, перед домами напротив, на голубом снегу зажелтели круглые пятна света от уличных фонарей и принялись перебегать через накатанный гололед на дороге разноцветные отсветы от загорающихся огней в окнах многоэтажных домов. Все изменилось за окном, и что-то тянущее за душу куда-то отлетело. Что-то важное осталось не до конца понятым.

— Почему не обедал, Сашок, не влюби-ился ли ты? — уже из кухни донесся приподнято распевающийся голос матери. «Прямо как перед выходом на сцену», подумал Саша.

Освобождаясь от последних, обрывочных и все менее понятных остатков своих дум, он ничего не ответил и просто вышел в кухню.

— Сейчас устроим только легкий перекус, яичницу и бутербродики с сервелатом, — торопливым речитативом, почти не разделяя слов, проговорила-пропела мать, накрывая на стол. — Тебе лучше голубую новую рубашку надеть. Не забудь побриться, пусть не только французы бреются на ночь. Ты купил торт?

— Еще утром.

— У нас торты только с утра покупают, кто успеет. Все хуже становится со снабжением. Хорошо, хоть это сделал. А почему днем не поел? Ох, Саша-Саша, когда ты только повзрослеешь? В вечном страхе за тебя. А ты за собой не следишь. Я уж думаю иногда: а что, если отцовские странности перешли и к тебе? Нельзя, ну нельзя жить так, как ты живешь — бесприютный, неустроенный... Почти как он.

— Мама, хватит об этом...

— Как же ты меня не поймешь, вся ведь душа изболелась. Садимся, времени уже нет. Так далеко. Так далеко... И зачем ты только собрался ехать к нему? Мне, мне-то зачем об этом сказал, лучше бы уж промолчал...

— Мы целую ночь с тобой, мам, проговорили, — решительно высказался Саша, чтобы прекратить разговор на болезненную для него тему. — Я теперь и сам жалею, что сказал тебе. Давай, мамуль, поедим спокойно.

Он сказал правду, потому что мать так и захлебывалась словами и почти не ела:

— Нет, ты уж, пожалуйста, лучше обо всем мне говори! Я всегда должна знать, что тебя заботит. А то будет, как с твоей женитьбой... Это я, я сама во всем виновата! Воспитывала тебя в уважении к нему. Ну зачем ты к нему поедешь? После стольких лет, когда ни писем от него, ни весточки, ладно, хоть алименты слал... Попробовал бы только увильнуть! Как мне с тобой маленьким было? Люди только знают. И большой ты не поумнел — куда вот тебя опять несет? А он где-то, за тридевять земель... Хоть поинтересовался бы, как у него тут сын растет. Так нет — куда там! Он гордый, он себя уважает. Ему сытно, ему тепло. Ох, несчастная та, которая пошла за него после меня.

— Тебе это откуда известно, про несчастную? — спросил Саша, закончив «перекус» и отодвигая от себя пустую посуду.

— Добрые люди написали, я им адрес оставила, когда уезжала. Обо мне не забыли. С ним ведь невозможно, невозможно... Вечные его причуды...

— Какие причуды?

— Он весь из причуд!.. Сядет, к примеру, за стол, съест супу две-три ложки, да и отставит от себя. Причем, не просто так, а как-то, знаешь, демонстративно, будто бы с размышлением, что тут ему и с каким умыслом наложили. Как там говорят, «насыпали». А я ведь старалась для него, ходила на базар, трудилась, готовила. Да только бы это!.. Что, говоришь, за причуды? Все, буквально все удивлялись, как я с ним могу жить?

— Так ты жаловалась? Не пойму, зачем вы тогда поженились?

— Кто мог это наперед знать? — Мать вздохнула. — Кончилась война, а мы, девчонки еще, гражданским умом не повзрослели, мужчин нет, одни танцы в голове — ведь мир наступил, теперь все должно быть хорошо. А он — участник войны, с наградами, не танцует из-за ранений, я его танцевать взялась выучить, как в кино учила безногого летчика Алексея Мересьева Людмила Целиковская. Я ведь по направлению горкома комсомола была направлена на восстановление народного хозяйства, даже школу окончить не дали... А тут появился он, у всех подруг на него глаза большие, круглые. Отец твой будущий был боевой офицер, значит, перспективный, только возьми и выучись, со своими неполными классами хоть техникум окончи, как уже снова здесь сделала я, когда оттуда вернулась к маме. Видишь ли, кому-то дано подняться над своей средой, а кого-то она обратно в себя засасывает, как болото. И ведь ответственность должна появиться в человеке не только уже за самого себя, если решил жениться.

— Он сразу такой был, с непонятными странностями? — спросил Саша.

— Хочешь упрекнуть, куда я смотрела? Ой, Саша!.. Я всегда помню все до мельчайших подробностей. И поэтому могу сравнивать людей. Я недавно была в гостях в очень интересной семье. И еще подумала, что твой отец мог повести себя точно так же. Дочь привела молодого человека познакомить с родителями. А этот юноша неосторожно принялся рассказывать, что был в Германии, ну в ГДР, и не заметил большой разницы между немцами и, скажем, нашими. Он говорил: «В прошлом году я был в семье одного немецкого бауэра. Его фамилия... Виземанн. Так же, как и у нас, хозяйка порезала на доске мясо, разложила его по тарелкам, вытерла пальцы тоже о передник. Вкусно было приготовлено мясо. И я очень люблю пиво, да и сосиски с тушеной квашеной капустой нравятся, хотя я не немец.» Так этого хватило, чтобы отец девушки встал и вышел ни слова не говоря — вот такие получились смотрины. Твой отец поступил бы точно так же, хоть и не сговариваясь, но один к одному. Нет, поначалу он, конечно, таким не был.

— Значит, он стал таким при тебе, — спокойно произнес Саша. — Нет?

— Ой, как ты можешь, ну как ты можешь, дурачок? — Мать укоризненно посмотрела на сына, но не обиделась, а сделав строгие глаза, улыбнулась, протянула через стол руку и ласково потрепала Сашу за волосы. — Молчи уж, Рыжик. Это сейчас ты — шатен. А в три-четыре годика был еще весь золотой и в веснушках, как я в детстве. Да и потом здорово боялся, что из-за веснушек тебя в школу не примут. Даже плакал...

— Не пойму, мамуль, что тебя больше тревожит: то, что я, как ты говоришь, не устроен...

— А ты устроен? — перебила его мать. — На третьем десятке жить в холостяцком занюханном общежитии, не иметь своего угла?..

— ... Или то, что я захотел увидеть отца не твоими, а моими глазами? — договорил Саша.

— Ты и не можешь помнить его, а характер у тебя такой же в точности, донельзя упрямый!

— Плохо это или хорошо? — улыбнулся Саша.

— Для всех и для жизни твоей ничего замечательного! — отрезала мать, под «всеми» явно имея в виду саму себя и допущенное Сашей ущемление ее глубинных интересов. — Дурацкий, надо сказать, вообще-то у тебя характер, не для семейной жизни. Прости за критику, но ведь самокритики от тебя не дождешься, а в жизни без самокритики обойтись никак нельзя...

— Спасибо, мама, — Саша поднялся.

:-D :-D :-D Ж-ж-жеж, Капитан Тибетский :lol: :lol: :lol:
Про карму матери и сына поподробнее не раскажешь? Али ты родом не из детства? ;-)

Комильфо. Пожалуй много сложных оборотов речи. Может как то проще?
Ничего личного. Сам пытаюсь вырваться из этой словесной эквилибристики. :cool:

Имхо: это он про то, как некоторые несознательные матери выплескивают "бондинг" вместе с младенцем
;-)

О любви и о смерти, как говорят древние книги тибетских мудрецов.

Мне кажется, в тексте есть места, "сомнительные" грамматически-стилистически (Командор подтянется?! :-) ). Например:
Вот сомневаюсь я в "потрепании ЗА волосы". "Потрепать" - таки более употребительно в смысле "дОбро похлопать, погладить, поерошить"...
То есть, БЕЗ предлога употребляется это слово, мне кажется. А вот ЗА волосы можно лишь подергать, ЗАцепиться и т.п.

— На здоровье, — в тон ему, чуть обиженно ответила мать и совершенно неожиданно, не по теме предшествовавшего разговора, вдруг оживилась:

— Ой, ой, ой, Саша! Как же это я чуть не забыла! Ведь всю дорогу домой помнила, только об этом и думала...

Она привстала, приподнялась над столом, наклоняясь к Саше и при этом задвигая ногой табурет, округлила подкрашенные и губы и глаза и таинственным шепотом произнесла:

— Здесь у нас такая новость!.. Такая...

Она закачала из стороны в сторону головой, а под накладными ресницами в материных ореховых глазах словно всплеснули-вспыхнули остатки охватившего ее удивления от никем не ожидаемого события:

— Ты помнишь Землицкого? Ну того, что ко мне сватался, такие еще роскошные букеты среди зимы дарил...

— К тебе многие сватались, — осторожно ответил Саша, пытаясь вспомнить, кто такой Землицкий.

— Вспоминай... Ну, вспоминай же: который обещал квартиру тебе здесь, в городе, выделить на будущий год, как дом сдадут. Ну, Землицкий же, Михаил Ильич... Ну? Помнишь, что ты мне про него сказал? Ты как в воду глядел: вдруг сняли его! Говорят, за махинации... Конечно, не посадят, номенклатурный все же работник. И не андроповские сейчас времена. Но места-то лишился. А какое место было золотое!.. Ах, да и только!..

Когда мать назвала Землицкого по имени-отчеству, Саша сразу вспомнил Землицкого в силу странного свойства своей памяти запоминать именно имя и отчество, а не фамилию человека. И припомнил обстоятельства, при которых произошла уже давнишняя встреча его с Землицким.

Тогда Саша тоже ненадолго заехал к матери из Казани, где учился, направляясь на преддипломную практику в Таежный, куда потом и попал по распределению. В то день мать казалась еще более оживленной, чем обычно, хлопотала по дому, наводила порядок, сгоняла Сашу за продуктами для закусок и десерта и дорогим вином.

Потом объявила ему, что предстоят смотрины жениха.

— Постарайся отнестись к нему с пониманием, — мать повторяла эту фразу раз за разом, как видно, этого не замечая, — может быть, он станет твоим отчимом.

«Вырос без отца — зачем мне сейчас взрослому отчим?» — подумал тогда Саша, но, как мать и просила, отнесся с пониманием, вежливо встретил и предупредительно обходился с пришедшим.

Оказалось, что гость — весьма представительный и далеко не старый еще человек — лет шесть трудится в должности директора районной овощебазы. Мать была и им совершенно очарована и только изредка тревожно поглядывала в Сашину сторону.

Михаил Ильич держался в чужом доме простецки, без заметной покровительственности. Саша приметил все же, что гость и не стремится сокращать подразумеваемую дистанцию между своим положением и положением хозяев дома, в который приглашен, но, опять же, и не выпячивает различий. Из чего сложилось такое впечатление, Саша ответить не смог бы, но оно, тем не менее, возникло. И только в ходе вечеринки Саша постепенно стал свыкаться с мыслью, что в семье, наверное, появится новый человек, мамин муж, и Саше стали, наконец, как ожидала мать, импонировать солидность и простота одновременно, с которыми держался жених.

Михаил Ильич уместно шутил, рассказывал определенного сорта анекдоты, сколь бытово остроумные, столь и нейтральные политически, потом переключился на привычные, повседневно заботящие его темы своего производства, а подвыпив, в припадке откровенности вдруг сказал, что год этот неурожайный, и он не знает, как ему быть с овощами для района на зиму, потому что база старая и плохо оборудована:

— Обычно я закладываю на хранение три плана. Два у меня за зиму благополучно сгнивают, а один, как ему и положено, идет людям на стол. Что делать в этом году — ума не приложу!

Саше казалось, что мать плохо понимает, о чем рассказывает Землицкий, потому что вся отдалась проживанию впечатления от того, что с нею рядом сидит и оказывает ей знаки внимания такое «ну очень большое в городе лицо». Она начала было сочувствовать и поддакивать гостю просто потому, что это от нее требовалось самими интонациями его повествования, и Сашу взбесило больше всего то, что происходит с матерью, а уж во вторую очередь — цинизм рассказа Землицкого.

Дальше все произошло молниеносно и почти так, как если бы Саша в бешенстве вскочил и, не сумев больше сдерживаться, не своим голосом выкрикнул гостю: — Сволочь! Вон из нашего дома! Вон! Вон!

Саша действительно вскочил, и даже стул от его ноги то ли отъехал, то ли отлетел, но Саша промолчал, и только Сашины глаза выплеснули в лицо Землицкому все, что творилось в его студенческой душе.

Михаил Ильич побледнел, понимая теперь, что оказался, увы, не в своей среде, и протрезвел. Лицо его окаменело, он отодвинулся от стола, поднялся и, старчески почему-то пришаркивая, пошел к двери.

Мать тоже поднялась. Она прижала к щекам сжатые кулаки и отчаянными глазами смотрела то на сына, то на выходящего гостя, но с места не двигалась. И только когда за Землицким без звука закрылась дверь и потом щелкнул, подобно громовому выстрелу в воцарившейся тишине, английский замок, мать подошла к Саше, приблизила свое лицо и жутким, жестоким и несправедливым шепотом выговорила:

— Спасибо, дорогой сыночек, за все, что я для тебя делала, за все мои труды и старания.

Саша, не веря своим ушам, в один миг пережил сострадание, недоумение, ярость. Он словно получил тупой удар сразу во все тело. Пятясь, отступая от матери к окну, он все же нашел силы сказать:

— Лучше без мужа, чем с такой... С таким...

— Значит, из-за... Я буду без мужа, — мать выпрямилась и неотрывно смотрела Саше в глаза. — Значит, не судьба.

Саша отвел глаза, понурился и отвернулся. В тот вечер они с матерью не обменялись больше ни единым словом. Долго между ними стояла тень этого гадостного вечера.

—... Ты правильно тогда сказал: «Лучше никого, чем такой муж», когда он приходил свататься, — повторила мать и рассмеялась. — Пока его только сняли...

— Такие безобразия творятся повсеместно, — прервал ее Саша, но мягко, чтобы не вызвать неуместный сейчас спор, — и все об этом говорят. И про сговор председателей колхозов с такими директорами. Председатели отчитываются, звездочки Героев труда получают за небывалые урожаи, а в магазинах ничего нет. Бензин, тратящийся якобы на перевозку огромных количеств овощей, на самом деле налево уходит.

— Не хмурься, Сашок, выброси все неприятности из головы — у нас впереди еще целый вечер, да какой! Эх, Сашка!.. «Нам ли быть в печали...» В человеке должно оставаться только хорошее для счастливой дальнейшей жизни! Картошки-моркошки на наш век хватит и без этого Землицкого.

— Отдохни, мамуля, я сам уберу посуду, — еще мягче, еще примирительнее сказал Саша. — Что-то задерживается твоя соседка, как большое начальство. Разжигает нетерпение зрительного зала перед своим выходом.

— Хотела, — почти совмещая Людмилу Николаевну с собой, сказала мать, — зайти в парикмахерскую, — и отошла к окну, чтобы не мешать Саше убирать со стола.

Саша понял, что для охоты загонщики расставлены.

— Не выдавай чужих, — он чуть не добавил: «и своих», — секретов. Видел я ее уже. Хороша и без парикмахерской.

И подумал: «На красивых ногах и арбузной заднице я уже однажды женился».

— Она отзывчивая, заботливая, — продолжала мать. — Ты знаешь, я ведь почти не болею. А когда в прошлую оттепель внезапно случилась у меня ангина, она самоотверженно лечила меня, с какой-то редкой готовностью помочь, с какой-то обязательностью ухаживала за мной. Всегда вовремя на столике были таблетки и стакан с теплой водой. На ночь молоко с медом грела. Бульон я, правда, сама варила, вставала, когда она уходила на работу. Стряпуха пока из нее так себе. Но я ведь тоже когда-то самостоятельно выучилась и борщи отцу варить и икру из «синеньких» делать, из баклажанов, а до этого дома росла, мама варить не давала. Я подарила Людмиле Николаевне редкостное издание с рецептами старинной русской кухни, так она кое-что пыталась уже готовить.

— Угу, — ответил Саша, подумав, что и на бедненькую соседку мамой вылито было тоже немало рекламы, но уже в отношении сына.

— Очень симпатичная женщина, — сказала мать, — лучше ты вряд ли кого-то найдешь. Она — умница, очень скромная. Немного только не повезло в жизни. Да ведь и ты не первой уже молодости.

Саша незаметно для матери зло усмехнулся.

— Но если она поплатилась за свою доверчивость, причем, совсем не заслуженно, потому что достойна значительно большего, то ты... То у тебя причина другая — ты не слушался меня.

— Жалеешь ее, что ли? — спросил Саша, занимаясь мытьем посуды.

— Причина неустроенности не в том, — начала мать, поворачиваясь боком к Саше и заглядываясь на завораживающий снова зимний вид за окном, — что человек, разумный, образованный человек чего-то не делает. — И завершила задуманный урок сыну вполне решительно, — а в том, что он до сего времени ничуть не понимает, что ему делать. И это правда. Как она ни горька. Когда люди что-то делают, то стремятся избавиться от внутреннего беспокойства, которое есть и в тебе. Потому всегда надо четко знать, чего ты хочешь. В соответствии с этим действовать.

— Хочу ехать, — упрямо и четко выговорил Саша.

— В таком случае, хочешь ли знать, что тебе лично постоянно мешает жить? — спросила мать. — А, Саша?

— Знаю: не что, а кто. Я сам. У каждого человека злейший враг — он сам, ты говорила.

— А точнее?

— Раз ты спрашиваешь об этом, значит, ты уже знаешь и как будет точнее.

— Надо, чтобы это знал ты.

— Ну хорошо: тогда спрошу, какое тебе слово больше нравится — если или значит? — спросил Саша, стремясь согнать мать с укрепленных, логически обоснованных позиций.

— Не понимаю тебя... — Мать сбить было не так-то просто, находилась она быстро. — Ты такой же нетерпеливый, как я.

Саша задумался с тарелкой и посудным полотенцем в руках. Мать обеспокоенно спросила:

— Не согласен?

— Может быть, есть и это, — неторопливо проговорил Саша. — Но мешает мне другое. Пусть это покажется тебе странным, мне, однако, в жизни, в моей жизни то представляется главной помехой, что никому реально я не в состоянии помешать жить так, как ему хочется — нет у меня на это ни власти, ни возможностей. Мне взаправду мешает то, что когда я вижу, вижу, как человек живет и как он собирается дальше жить, вижу, чего он ждет от окружающих, я...

— Ясновиденье какое-то, — оборвала его мать, пожимая плечами. Потом недоверчиво покачала головой, — цыганщина какая-то...

— Это, это мешает мне жить, — Саша почти распалился, — это мешает мне больше всего в отношениях с людьми и...

— Что?! — коротко и резко спросила мать.

—... Самое досадное, что я совсем не знаю, как собираюсь жить сам, — уклонился, спохватившись, Саша.

— О! Так вот! Вот об этом я тебе всю жизнь и толковала! — воскликнула мать, вдохновляясь и долгожданным признанием Саши и собственными пониманием, что настанет время, когда до него наконец-то дойдет ее учение, и восклицаниями. — Золотые слова и, наконец-то, сказаны. Я добилась их от тебя. Сашенька, сыноченька миленький... потому я и затеяла этот вечер. Стало быть, и для тебя не все еще потеряно. Господи, как я права! Наконец-то... Саша, пойдем-ка скорее накрывать. Скоро она уже придет. Да, Саша!

— Что?

— Если она пригласит к себе в комнату, не вздумай отказываться...

— Хорошо. Пригласит. Если... А дальше мне что делать?

— Боже мой, как — что? Заговори, разговори, расшевели ее, присмотрись к ней...

— И только?

— Да ну тебя! Я серьезно, а ты...

Саша внутренне усмехался, убедившись, что правильно вычислил начинающуюся охоту Ираиды Алексеевны. И с этого момента понимания происходящего участвовал в разговоре с матерью, почти не задумываясь. Можно было потешиться собственной проницательностью. Но подступала и горечь от того, что ничем, ну совершенно никак не мог он повлиять на неправильное течение разговора и в совсем не нужном направлении. Проницательность оказывалась бесплодной, бесполезной.

Примерно тот же "огрех" - надо или не надо о них тут писать, об огрехах? Скажите, я перестану, если не надо:-)
Вот смотрите: "округлила и губы и глаза", так? А теперь попробуйте произнести то, что она сказала, округленными губами...:-) Не то, верно? Не получается это говорить округленными губами... Следовательно - фразу нужно перекроить немножко.

Не скажу. ;-)

Мнения, впечатления, отзывы, критика - принимаются.

Кэп, Вам ведь больно.Давайте мы не станем критиковать.

«Из первых рук»? :-) Хорошая школа жизни.

какой Вы чуткий, Цересс
___
сегодня мне приснился Капитан
(невиноватая я, совсем даже не думала о нем)
принес что-то и долго рассуждал о дизайне
я не слушала (как обычно пропускаю его посты о буддизме мимо) и не смотрела, ни на него, ни на предмет
Капитан уходит
я смотрю, что-то- это бутылка, пустая, видимо для вина, этикетка в розово-голубых, очень светлых тонах, интересно думаю, надо было сказать, несерьезно это - розовый с голубым
кидаюсь к окну посмотреть на Капитана, а он значительно уже удалился, идет по полю, лето, вид со спины, голова чуть повернута, видны усы
и простор, простор...

Й-эх, кот бы на эдакого капитана хоть во сне глянуть- но мне он ни разу не приснился.. Совсем неожиданно приснился совсем иной форумянин- но рассказать такой сон, пожалуй, не получится.. :lol:

пытаюсь читать... кажется, что уйма прилагательных. присматриваюсь - не прилагательные. просто много всего, сложно и подробно до ужаса.
ну да у толстого тоже подробно, за что я и толстого не шибко люблю.

[Сообщение изменено пользователем 29.12.2008 13:56]

Как-то, в командировке, из иллюминатора рейсового самолета, в свете дня, с большой высоты Саша увидел слияние двух больших рек. В одной из них вода была мутно-сероватой, в другой казалась темной. Слившись, воды двух рек текли дальше не смешиваясь, двумя разными по тону, извивающимися вместе полосами, на огромную, сколько видел глаз, протяженность.

Вспомнив об этом слиянии плавных северных вод, он теперь и подумал, что и человек тоже, родившись, составлен из двух половинок, отцовской и материнской, но вот смешиваются ли они потом в нем, в Саше, и переплавляются ли воедино, в одно целое, было ему непонятно.

Все жизни людские начинаются сразу не одинаково, каждый человек, родившись, входит в мир только через собственную дверь. И трудно бывает одному человеческому поколению понять, что входит в круг забот и устремлений людей из другого временного потока. Все, все зыбко в мире, непостоянно и необязательно, считал теперь Саша.

Невозвратимо и, следовательно, незыблемо лишь то, что уже произошло и стало историей. Все случайно: случайно появление на белый свет и случайна сама жизнь, способная прерваться от непредвиденной случайности или неодолимости. С недавних пор и жизнь всего человечества стала зависимой от роковой военной случайности, но великие множества обычных людей, которым плевать почти на все, что распростирается вне круга их повседневных проблем, не заботит и это. И может быть, они правы. Хотя в чем тогда их отличие от животных или той же травы, на которой может потоптаться и оставить следы своего пребывания кто угодно? Каковы зримые плоды многовековой борьбы за освобождение человечества и зачем нужна такая борьба, напоминающая больше всего бег на месте с разрушительными последствиями напрасных усилий?

Если философские вопросы, касающиеся улучшения собственного бытия, человек не ставит перед собой в юности, полагал Саша, то они и не возникнут перед ним никогда. Втайне он наивно надеялся, что ответы на них придут в процессе получения высшего образования. Но и преподаватели с кафедры философии в вузе, который Саша окончил, способны оказались лишь повторять всю ту чепуху, которую кто-то чуть более внятно, чем они устно, изложил в бесконечно тиражируемых книжках.

И теперь перед Сашей оставались лишь две возможности: либо отказаться от собственных юношеских идеалов и продолжения поисков объяснения прежде всего себе, в чем смысл жизни, и тем самым позволить себе скатиться до уровня безмысленного быдла, либо продолжать искать ответы уже в самом себе.

Подстегивало его нарастающее и тревожащее понимание, что невозможно и неправильно задавать себе вопросы, на которые не находится ответов, всю жизнь. Не могут длиться «страдания молодого Вертера» бесконечно. Студентом перестаешь быть не при получении диплома, а когда начинаешь самостоятельно решать вопросы, касающиеся серьезного дела. Но и работа на заводе Саше ни малейшего удовлетворения не принесла, потому что решения принимались не им, а вот ответственностью делились более чем охотно, лишая премиальных, которые рабочему — классовому гегемону — в цехах выплачивались регулярно.

«Терпи казак — атаманом будешь»? Похоже, прошли навеки те времена. Воцарились унификация и стандартизация. Значит, все-таки отказаться и позволить себе опуститься? Как же тогда решается эта проблема теми, кто не сдался и не отказался от поиска? Прежде всего, самыми близкими людьми, внутренняя жизнь которых, почитай, вся на виду.

И коль встал этот вопрос, стало выясняться, что правильно обходиться с собственными родителями, в Сашином случае — с мамой, оказывается, тоже надо еще научиться. Легко теперь было понять обычное материнское желание иметь жизнь сына перед глазами, рядом с нею, на одном и том же месте, подобно выращиваемому дереву, проживающему все времена года и длящему бытие при разном свете солнца и луны или в темноте, в сушу и дождь, в мороз и жару, как угодно, лишь бы всегда при себе — и что в этом плохого? Да только сок перед тем, как стать молодым вином, должен перебродить.

И только обдумывание для нас то же брожение.

Но вот — Ираида Алексеевна и вопросы философии? Они предельно не совместимы. И теперь, считая, что знает мать и знает в себе то, что взял от нее, Саша не мог уже отказываться от желания найти, увидеть и понять отца. Когда это желание впервые пришло к нему, потрясение от него было мгновенным. Не было возможности встретиться с отцом, возникали какие-то объективные препятствия — та же женитьба просто потому, что для нее настало время, — и состояние потрясенности невольно становилось длительным. И не ослабевала во времени, а нарастала сила этого внутреннего потрясения. Возрастал момент количества души, как технарь-Саша верил, полученный от другой души, от отцовской. От невыразимого страдания родственной души, души отца. Ее страдания или беспомощности.

Он чувствовал теперь обжигающую реальность этой силы, ее непрерывное действие. Она и от него требовала тоже действия. Сжатая пружина, изоржавев, теряет свою потенциальную энергию. Но рассыпается в прах она быстрее, чем в свободном состоянии, потому что ее губит запасенная и нереализованная внутренняя сила.

Саша начал торопиться. Решил, что в ближайший же положенный отпуск перед тем, как отдохнуть на желанном юге, навестит мать и заедет к отцу.

Вам бы не надо, у вас красиво, изящно, летит
а у Капитана соцреализм какой-то, брусками, рубленым шрифтом

дык мож не капитаново, а он чье-то выложил?
цересу упрощать не надо, там все гармонично

Лучше "потаскала"... Ласково.
Такие уж у них были отношения. Взаимоотношения.


А она сначала округлила, а потом обратно разокруглила и произнесла. Вот.

Да, Церессу свой стиль не трогать, не править! Всё Ок. Респект!

...тяжело читается :-( много сложносочиненности и сложноподчиненности...

Срочно упростить!

чем-то напоминает стиль школьных сочинений

"усталые, но довольные"
но что чувствуется однозначно, то что это мужская проза
:-) а ну как выяснится, что это не Капитан, а женщина какая написала...

может и не надо
вдруг тут специально воссоздается тяжесть хода мыслей Саши(как не люблю это имя)
туго прокручивается, как механизм будильника, упавший в песок
да еще ключик неродной