Отрывок. Третья редакция.

Ну как же не было!
Это центр города
Дороге там уже 200 лет, а то и больше

Какой год читаем? Раз уже ясно про стороны с артобстрелом, раз бомбежка - значит - ...?

[Сообщение изменено пользователем 17.01.2006 02:12]

41

Первaя бoмбежкa ленингрaдa 8 сентября 1941 гoдa или 6 кaк некoтoрые гoвoрят. Суетa тaм кoнечнo былa ужaснaя, a вoт прo желтую листву не уверен, я был в сентябре и желтых листьев не видел. Aвтoр знaет.

Вот в том то и дело. Возможно, в голове у автора- нехилый замысел, который выглядит банальным в кратком пересказе сюжета и маленьком отрывке. Вот и начинаешь додумывать за автора и критиковать собственные домыслы.
А вообще советую посетить занятия Коляды с его студентами- драматургами в театральном институте (по субботам, кажется).

А троллейбус можно сделать трамваем.

[Сообщение изменено пользователем 17.01.2006 02:28]

(Вот пристал!)

"Удивительная, редкостная осень. Дождей нет. И в сухом и тихом тепле деревья желтеют сохранно, не теряя листьев. Так и стоят - пурпурные, янтарные, лимонно-жёлтые"
В. Инбер, 8 сентября 1941
Почти три года. Ленинградский дневник. М., 1968. С. 13.

" к 1941 году в Ленинграде действовало 5 троллейбусных маршрутов протяжённостью 49 километров, а количество троллейбусов составило 130 единиц " (с)
Во время блокады троллейбусное движение в городе не осуществлялось, тяжкое бремя фронтового транспорта легло на трамваи. Восстановление троллейбусной сети началось после полного снятия блокады Ленинграда, и 24 мая 1944 года первые машины повезли пассажиров по Московскому проспекту" (с)
http://retro.tramway.ru/events/2005-10-21.html
"Движение троллейбуса в блокадном Ленинграде было прервано 8 декабря 1941 года из-за прекращения подачи электроэнергии. "

По данным на 1941 год количество троллейбусов составляло 133 единицы, протяжённость маршрутов увеличилась с 5,8 километров в 1936, до 36,6 километров в 1941 году. Ежедневный выпуск составлял до 76 машин, которые обслуживали пять маршрутов:

№1 «Красная площадь — площадь Труда»

№2 «Финляндский вокзал — площадь Стачек»

№3 «Финляндский вокзал — Балтийский вокзал»

№4 «Сызранская улица — проспект Рошаля» (ныне Адмиралтейский проспект)

№5 «Сызранская улица — площадь Труда»

http://bus.al.ru/city/spb/hist_t01.htm
Ну и так далее... :-)

Спасибо!!!
Вот, придётся переделывать....

Сдaюся!!!!!!!!!

в связи с обнаружение ошибки обсуждение приоставливается до внесения корректив

Всё очень просто, Алейда - история не терпит неточностей :-). Если вещь о современности - детали особенно важны. Иначе - нет доверия к написанному.

да знаю я

Натусь, а по-моему важнее, чтобы само произведение было хорошим, а микроскопическая точность - это уже дело десятое. Никакое внимание к мельчайшим деталям не поможет, если сама вещь представляет из себя хрень поросячью.

Вон у того же Маяковского безработные кидаются с Бруклинского моста вниз головой в Гудзон, но этого особо никто не замечает.

И это тоже. Но одно - худ.вымысел и экспрессия, тем более что слова Маяковского проверить ТОГДА могли немногие :-), другое - написанное сегодня. Впрочем, как я уже сказала выше - дело хозяйское. Я просто о своей писанине думаю - стараюсь всегда выверять факты, чтоб не прикопались, если что :-)

Они выпадывают из широких штанин... дважды.
02:49

A Гудзoн этo не Хaдсoн. Пикaнтнo звучит кaкoй-нибудь рaсскaз прo ихнюю жизнь, кoгдa
безрaбoтный Хaдсoн решaет утoпиться в Гудзoне.

Ну вот, блин, привязали муде к бороде. При чём здесь Хадсон, Тексэс или Нью Орлинз? Как традиционно закрепилось в языке иностранное имя собственное, так и называют, и закономерности нет никакой. Есть в русском языке Новый Орлеан и есть Нью Йорк, но нет ни Нью Орлеана, ни Нового Йорка.

Инструменты у вaс есть, тaк чтo дерзaйте.

Я вот как-то задался вопросом, с каких это радостей на Патриарших прудах оказался трамвай, никогда там не ходивший? Оказалось, что не я один такой дотошный и уже много копий было сломано по этому поводу. На данный момент общепринятое мнение следующее:


Фотография из Фотогалереи на E1.ru

На Патриарших Прудах никогда не было маршрутных трамваев. В газете "Вечерняя Москва" от 28 августа 1929 года была помещена заметка, из которой следует, что в ноябре того же года планировалось завершить прокладку трамвайных линий как раз на Малой Бронной и Спиридоновке (Алексея Толстого), то есть, у самого пруда. Упоминаемая в романе "новопроложенная линия" существовала недолгое время и использовалась для ночного отстоя вагонов.

Ну, глупo кaк-тo зaкрепилoсь. Гудзoн вooбще режет ухo стрaшнo.

[Сообщение изменено пользователем 17.01.2006 04:28]

А Рим не режет ухо? А Париж? Или Марсель? ФлорИда? Каролина? Мексика?

Генрих Гейне?

С Гейне ты пoпaл. Нo Гудзoн вooбще изурoдoвaн дo неузнaвaемoсти.

Виталий Третьяков, назначенный главным редактором "Московских новостей", планирует провести революционные изменения в еженедельнике.
http://pda.lenta.ru/news/2006/01/16/mn2/
При этом он признался...
что пока не располагает достаточными сведениями о ситуации, в которой находится еженедельник...
и поэтому не может назвать конкретные шаги, которые он намерен сделать в новом качестве...
а ознакомиться с положением издания он не смог из-за череды праздников...
в течение которых оно не работало.

Шедевр... достойный левизны.

Новая редакция

Выйдя с работы и вдохнув осеннее тепло, Вера Осиповна мысленно похвалила себя за то, что договорилась именно сегодня зайти к Моисеевой, взять у неё кое-какие материалы, оставшиеся от мужа. Настроение тихой, печальной, упоительной гармонии носилось в воздухе, то ли вопреки, то ли в странном согласии с ежедневными пугающими сводками. Деревья в сквере перед театром имени Пушкина стояли безмятежно жёлтые, в полном лиственном облачении. Машин с каждым днём убавлялось, и воздух казался необыкновенно чистым, первозданным. Осень не принесла ни дождей, ни холода, ни ветров: словно не желала знать о том, с какой скоростью приближается линия фронта. На улицах немного не хватало гомонящих октябрят, ребят, весело размахивающих ранцами, девочек в белых и чёрных фартуках: звонки первого сентября не прозвенели. Но в общем всё было вроде бы пьяняще мирным: звонки трамваев, деловитый стук каблучков, расстёгнутые плащи и тепло, совершенно летнее.
Моисеева работала на одной кафедре с Леонидом Михайловичем. Отдать Вере оставшиеся от него работы, документы и черновики она согласилась сразу, быть может, даже счастлива была избавиться от этого добра. Жила Моисеева в начале Малой Морской улице. Прогулявшись быстрым шагом вдоль по безопасной стороне Невского, Вера Осиповна была у неё менее, чем через полчаса. Поблагодарила, как могла, за документы, вышла и села в 4-й троллейбус.
В пути она думала о следующей главе мемуаров. Работа стола на месте уж больше недели: Вера перечитывала свои рукописи, находила их недурственными, но какими-то чужими. Будто их сочинил за неё кто-то другой, а сама она понятия не имела, как и о чём там следует писать дальше. И вот, муза, наконец, вернулась. Кстати сказать, так звали женщину, которая сегодня весь день искала книги о методах повышении надоев, - Муза Михайловна. Вера часто замечала и запоминала подобные интересные мелочи. Но вдохновение принесла ей не читательница. Идея для новой главы появилась ещё утром, по пути в библиотеку: быть может, от мысли о том, что сегодня в её руках будут новые материалы. Весь день Вера обдумывала её, боялась забыть, ждала, когда, наконец, сможет взять в руки перо. Отчасти поэтому она и села на троллейбус так поспешно, вежливо отказав Моисеевой выпить с ней чаю – и будто встретив облегчение её глазах.
В вагоне было совсем свободно. Все сидели, кроме одного комсомольца, который, держась за верхнюю перекладину, с мрачным видом стоял возле средних дверей, явно думал о чём-то своём и на остановках то и дело помогал входить и выходить раненым и инвалидам. Напротив Веры молодой военный, придерживающий свои костыли, весело беседовал с девушкой, из-под раскрытого пальто которой виднелось бело-синее платье в «андалузский» горох. Сзади две старухи в платках перешёптывались, вспоминая, как всегда, Гражданскую и Первую мировую.
- А почему мы не едем? – взволнованно спрашивал детский голос.
- Потому что светофор показывает нам красный свет, - терпеливо отвечал женский и добавлял: - Не кричи, пожалуйста, на весь троллейбус.
Когда они пересекли Мойку, уже смеркалось. Густо-серый купол Исаакиевского собора, проплывшего в окне троллейбуса, почти слился с небом. Вера пыталась прикинуть, сколько глав осталось ей написать до конца мемуаров. В этот момент что-то тяжёлое гулко брякнусь на крышу.
Вагоновожатая, почти совсем ещё девочка с двумя белыми косами, в лёгком, поношенном платьице, старой кофтёнке и каких-то невообразимо огромных чёрных ботинках (может, отца или брата), вылезла из кабины.
- А теперь почему мы не едем? – громко спросил всё тот же малыш.
- Что-то сломалось у троллейбуса, - устало и неуверенно ответила мать.
- А что – сломалось?
- Рога у него упали, - послышался мужской голос.
Вожатая с чём-то возилась, возилась и никак не могла поставить «рога» на место. Видно, такая авария случилась с ней в первый раз. Прошла минута, вторая…
И вдруг загремели взрывы.
Сначала грохотнуло где-то вдалеке, через секунду –ближе. Троллейбус задрожал.
- Отойдите от окон! Все в убежище! – скомандовал военный с костылями.
Пронзительные частые гудки сирен, несущиеся с кораблей в Неве, с заводов, из репродукторов, заглушили его голос. С ними разом слился рёв нескольких малышей и визг вожатой, не знающей, что ей делать. Пассажиры сгрудились у передних дверей – остальные были закрыты – и кое-как, на подгибающихся ногах, стали вываливаться из троллейбуса.
- Товарищи, не толкайтесь! – кричал кто-то в перерывах между взрывами.
В ответ ему дребезжали стёкла, гудели моторы «юнкерсов».
На улице было пустынно. Пассажиры, выскочив из вагона, мигом бросались бежать, проваливались в какие-то подворотни, закоулки, подвалы, подъезды. Только вагоновожатая зачем-то прижалась спиною к троллейбусу и, широко, расставив руки, охала и кричала. Откуда-то выбежал человек с ручной сиреной: он крутил её ручку, а она жутко выла, словно без того грохота было недостаточно. Из-за угла выскочили два офицера: один придерживал полевую сумку и фуражку, второй во весь голос матерился.
Вера Осиповна понятия не имела, что делать. В ближайшем подъезде, куда она забежала, уже стояли, прижавшись к стене две женщины. Одна, старуха, бормотала «Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй» - и быстро-быстро, нелепо крестилась. Вторая, чуть моложе Веры, прижимала к себе грудного ребёнка и тоже всё время повторяла:
- Что же это такое, а? Что же это делается, граждане, я спрашиваю?
От каждого нового взрыва, то дальше то ближе, их словно подбрасывало вместе с домом.
Сколько времени они простояли так, Вера Осиповна не помнила. Ей казалось, что всё происходит не с ней.
Потом в подъезд вбежала девушка в комбинезоне с надписью «МПВО» и в чёрной беретке и стала непонятными словами говорить, что здесь опасно, что всем надо идти в бомбоубежище. Вера Осиповна не знала, где оно тут. Старуху кое-как уговорили: она всё упиралась, не хотела идти или не могла из-за страха. Вчетвером (не считая ребёнка) они покинули подъезд и, едва живые, поплелись вслед за дежурной.
Недалеко от убежища Вера подняла голову и увидела тревожно-угрожающие лучи прожекторов, ходящие по небу, - прямо над собой; а в стороне, где-то к югу – вздымающееся огромное пламя. Жирный, слоистый, многоэтажный, выделяющийся своей чернотой даже на фоне вечернего неба дым окутывал чуть ли не половину неба. Сирены по-прежнему выли.
- Нефтепровод горит, - авторитетно заявил кто-то из прохожих, делая ударение на предпоследнем слоге.
В убежище было много широких скамеек, и все уже заняты. Часа два Вера Осиповна простояла на ногах. Испуганные люди о чём-то переговаривались между собой, а она вдруг подумала: «Что, если бомба упадёт на наш дом?». Вот так, приходишь к себе – а там одни стены дымятся. Или даже и стен нет. И рукописи – нынешнего смысла её жизни – тоже. Мелкий пепел вместо стопки листов, испещрённых словами…
Домой Вера дошла пешком. Всю дорогу она почти бежала да без конца жалась к стенам домов: кажется, ещё ни разу ей не приходилось гулять в такой темноте. Освещали улицу лишь звёзды, да страшное пламя с юга, по-прежнему глядящее из-за домов. Отвратительно несло горелым жиром. На каждом углу встречался милиционер или дружинник. От их озабоченных лиц Вере было ещё беспокойнее.
Дом был цел. Добравшись до своей комнаты, Вера рухнула на кровать и долго-долго, как ей показалось, рыдала от бессилия, одиночества и пережитого страха. Затем умылась, заставила себя попить чаю, съесть кое-что. Сил не было даже на то, чтоб поужинать, не говоря уж о писательстве. Вновь опустившись на кровать, она ещё и ещё раз пробовала осмыслить пережитое; да так и уснула, не раздеваясь.
А ночью, незадолго до двенадцати, из радиоточки вновь донеслось:
- Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!
И метроном застучал быстро-быстро.
Сонные люди, иные даже в халатах – благо, соседи привыкли видеть друг друга вот так, по-домашнему, снова наполнили собой мрачный коридор бомбоубежища. Сперва они молчали, а потом Клавдия Петровна, на чьих коленях дремал Рудик, спросила – не у Веры, а так, обращаясь ко всем и одновременно ни к кому:
- Что ж это? Всегда, что ли теперь так будет?
Ответа она так и не дождалась.

кхм... кхм...