Красота

Судя по рецензиям зарубежных критиков, главный герой «Убийства Командора» — типаж Мураками: флегматичный, одинокий, начитанный, немного слабохарактерный интроверт, которого по-настоящему интересуют лишь хорошая музыка, книги, кошки, домашняя кухня и ностальгия.

По сюжету романа, главный герой — коммерческий художник — внезапно и кардинально меняет свою жизнь. Он чувствует, что теряет себя, и отказывается писать портреты на заказ. Уединившись в старом доме на горе, герой пытается переосмыслить прошлое и открыть в себе подлинного художника.

Название «Убийство Командора» отсылает, понятное дело, к знаменитой испанской легенде о Доне Жуане, которого убила надгробная каменная статуя заколотого им командора Гонзало де Ульоа. Помимо прочего, здесь содержится намек на один из ключевых мотивов книги: прошлое никогда не исчезает бесследно.

Критики отмечают, что «Убийство Командора» неожиданно напоминает такой же запутанный и многостраничный роман Стивена Кинга «Дьюма-Ки», вышедший десятью годами ранее. В обоих книгах художник оставляет прежнюю жизнь, селится в глуши, погружается в творчество и обнаруживает, что картины влияют на реальный мир, а призраки прошлого упорно отказываются молчать.

ХАНДРА В АЭРОПОРТУ РУАССИ– ШАРЛЬ ДЕ ГОЛЛЬ

Заглотила? Заглотила? Заглотилазаглотилазаглотила? А кто вы? Почему мы говорим, прижав нос к носу? А вы точно прочли мою книгу? Можете гарантировать, что я не БРЕЖУ? Разве бывают такие красивые красные губки? Разве РАЗУМНО быть такой стройненькой, иметь всего двадцать один год от роду и мини-юбку размера XXXS? Вы отдаете себе отчет, чем рискуете, делая мне комплименты и поощряя меня такими голубенькими глазками?

Почему я потею свою ладонь в вашей? Почему ваши коленки побуждают меня изобретать новые переходные глаголы? И прежде всего, который теперь час? А не скажешь ли, как ваше имя? А не желаете ли ты выйти за меня замуж? И где мы, собственно, интересно бы у вас, у тебя узнать? Что за торпеду ты подсунула нам под язычок? И откуда здесь лазерные лучи, вон те, что режут на куски слои жидкого воздуха? И кто запускает столитровые бутылки шампанского, эти вот, что свищут у нас над головами? И сколько времени надо, чтобы человек пожалел, что появился на свет? А знаешь, у тебя красивые глазки, знаешь? Почему вы плачете? Ну когда же ты меня поцелуешь? А хотите, принесу еще одну водку? А когда мы снова поцелуемся? И почему ты уже не танцуете? И кто все эти люди? Они твои друзья или враги? Не снимете ли вы твой пуловерчик? Ну пожалуйста! А сколько ты хочешь детей? Как бы вам хотелось их назвать?

А что теперь будем делать? Не подышать ли свежим воздухом? Что? Мы уже дышим? К тебе пойдем или ко мне? Вы позволите мне взять такси? Предпочитаешь пешком? К чему нам на Елисейские Поля? Ты сняла мокасины, чтобы шлепать босиком по асфальту, ну разве это серьезно? Интересно, можно разогреть ложечку с кайфом над вечным огнем на могиле Неизвестного Солдата? А у тебя есть парень? Почему мне приходят в голову те же, что у тебя, мысли? Ты много видела людей, которые одновременно говорят одинаковые слова? Чего вон тот легавый на нас пялится? И зачем все эти машины кружат и кружат вокруг Триумфальной арки? Почему бы им не отправиться по домам? А нам? Не пора ли нам домой? Сколько можно торчать тут, на Этуаль, и целоваться попусту, когда на улице всего два по Цельсию, вместо того чтобы нормально трахаться в постели, как все порядочные люди?

Думаешь, мы правильно сделали, умыкнув его кепи? Ты уверена, что полицейские бегают не так быстро, как мы? А этот мотоцикл, он что, твой? Уверена, что можешь водить в таком состоянии? Сбросить скорость не хочешь? Зачем мы свернули на кольцевую? Думаешь, стоит под таким лихим углом крутить виражи на 180-ти в час? А это не нарушение правил – твой слалом между грузовиками в шесть утра? Ну сегодня-то солнце еще встанет, а завтра? Чего мы потеряли в аэропорту Руасси– Шарль де Голль? А когда сменишь город, жизнь тоже меняется? Для чего путешествовать по однообразному миру? Тебе не холодно? Значит, только у меня одного прихватило яйца? Что? Тебе ничего не слышно из-за шлема? Тогда кому я говорю? Выходит, могу орать что угодно? Петь «I wanna hold your hand»? Продолжать врать, оглаживая твою спину под пуловером, а затем и грудь поверх лифтяшки, потом засунуть руку тебе в трусики – может, хоть это заставит тебя ехать помедленнее, мартышка чертова?

Куда нам приткнуть мотик? Перед первым терминалом или на платной стоянке? Почему над нашим отсеком табличка 135? Раз, три, пять. Похоже на «растрепать», ведь так? Я в растрепанных чувствах: сколько действует твоя пилюля? Почему двери открываются до того, как их тронешь? Отчего под этим бледным неоном мерещится, будто скачешь козлом по луне? Мы действительно сигаем на шесть метров при каждом прыжке или нам только кажется? Ты можешь снова меня, пожалуйста, немножечко поцеловать? Тебе будет очень неприятно, если я останусь у тебя во рту? Ты позволишь нам пройтись в сортир, а там я полижу тебя в самом интересном месте?

Хорошо было? Это ведь было очень, очень, очень хорошо? Все это потрясно, но вот который теперь час? Почему ночи ВСЕГДА сменяются днями? А что, если вместо того, чтобы шагать против движения по транспортерам в этих плексигласовых кишках, обшарпанных, построенных еще в семидесятые, – они смахивают на трубки искусственного дыхания, которые суют в рот пострадавшим в дорожных авариях, эй, ты слушаешь? – что если перестать валять дурака здесь, в Руасси, и сесть в самолет? В первый попавшийся? Куда угодно, лишь бы подальше отсюда? Чтобы это все никогда не кончалось? Может, махнем куда-нибудь в Венесуэлу, в Белоруссию или, скажем, в Шри-Ланку, а то и во Вьетнам, а? Туда, где теперь садится солнце? Видишь, как новые буковки выскакивают на их допотопном табло? Дублин? Кельн? Оран? Токио? Шанхай? Амстердам? Мадрид? Эдинбург? Коломбо? Осло? Берлин? Разве каждый город – сам по себе не вопрос? Тебе не жаль самолетиков, которые только что взлетели с летной полосы? А там, наверно, голубенькие стюардессы уже подают первые подносы с едой в целлофане бизнесменам, притрахнутым лексомилом? Слышишь объявления об отлете? Их цедит на одной ноте грустная администраторша, и каждый раз музыкально побрякивает электроника, слышишь? Можно мне еще раз потрогать твои губки, перед тем как убраться? Кто из нас отвалит первым? Почему, ну пооочемууу каждый раз приходится прощаться?

Тебя тоже, как и меня, угнетают аэропорты? Ты не находишь, что в них есть своя поэзия? Меланхолия расставания? Лирика новых обретений? Какое-то сгущение воздуха, заряженного эмоциями, пропущенными через кондиционер? Сколько времени занимает посадка? А наша любовь, выживет ли она, когда кончится этот химический отпуск? И когда же мы, наконец, прекратим молчать, уставясь на рассветные окна в этом пустом кафетерии? Почему все газетные киоски еще на замке, а игровые автоматы не включены? Ты не завидуешь менеджерам среднего звена, которые ждут вылета в застеленных линолеумом залах, развалясь на оранжевых диванах и попивая растворимый кофе? Что приходит в голову при виде вон того таможенника, у которого так несет изо рта, или этого работяги, таскающего за собой грохочущий мусоросборник на роликах, а что скажешь вон о тех бомжах, храпящих на сиреневых пластиковых банкетках? Что все это нам говорит? Что бежать больше некуда? Что нельзя удрать от самих себя? Что путешествия никуда не приводят? Что надобен пожизненный отпуск или никакого? Не могла бы ты отпустить мою руку? Неужели ты не чувствуешь, что мне необходимо побыть одному среди этих покинутых всеми багажных сумок? Возможно ли расставание без чрезмерных страданий, даже на фоне рекламы духов «Энви» фирмы «Гуччи»?

И пока наши затуманенные глаза следят за взлетающими «Боингами-747», не могу не задаться последним вопросом: почему же мы все-таки не в самолете?

Путь к Мураками

Переводчик Дмитрий Коваленин -- о том, почему японский прозаик достучался до российских читателей без всякой раскрутки

Харуки Мураками исполнилось 70, и он один из самых популярных в России зарубежных писателей. В моей юности всё началось со стандартного набора советского японофила: Акутагава, Абэ, Оэ. Папа-филолог на самопальном станочке переплетал всё, что выходило, в самиздатовские книжки, которые потом у нас зачитывало полгорода.

Из японцев, помню, особенно надолго в голове застрял «Человек-Ящик» Кобо Абэ. Кстати, всех троих и перевел, и продвинул в русскоязычное сознание один великий человек — Владимир Сергеевич Гривнин. Ну а потом я поступил на Востфак ДВГУ, познакомился с тем, что у нас переводили преподаватели и студенты для «диссеров» и дипломов. То есть в стол. До сих пор уверен: если заглянуть в архивы кафедр восточных языков, в их манускриптах (тираж машинописный, 2 экз.) найдутся такие жемчужины, о которых наши издатели мечтают десятилетиями — да так и не знают, где взять. Почему это не издают? Всегда поражался.

Сам я писал диплом по символизму — сравнивал японских, русских и французских поэтов начала ХХ века. И перевел сборник «Стихи о Тиэко» очень интересного поэта и скульптора Такамура Котаро. У которого жена сошла с ума, и он с ней несколько лет подряд разговаривал, вплоть до её смерти. Нужно это кому-то сегодня? Не знаю.

Теперь о Мураками. Я закончил университет в конце 1980-х, после развала СССР умотал в Японию, где все 1990-е прослужил в японском порту судовым агентом. По вечерам западал в книжные магазины — искал то, что «рулит» сегодня в японских читательских мозгах. Ведь наше знакомство с современной Японией вплоть до 1990-х заканчивалось Мисимой, хотя тот наложил на себя руки аж в 1969-м, да и вообще всегда был для самих японцев личностью весьма одиозной (достаточно вспомнить, как «простебал» его Мураками на первых же страницах «Охоты на овец»).

То есть он никак не мог быть маяком для понимания того, чем живут японцы наших дней, и меня этот перекос очень сильно терзал. Само собой, в японских книжных на меня обрушился такой вал информации, что я там чуть не утонул. Но мне повезло — я встретил хорошего советчика. Бармена и лучшего диск-жокея города Ниигата по имени Дзюндзи Хасимото. Он был женат на канадке, которая родила ему двуязычного сына, и прекрасно понял суть вопроса, который я и задал ему через стойку с пивом и дорогой винтажной виниловой вертушкой в далёком 1995-м: «Ну и какой ваш писатель, по-твоему, может вставить иностранного читателя так же, как нас вставляет твой очередной Тим Бакли?»

И он, ни слова ни говоря, достал мне из-под стойки (то есть он читал ее прямо тогда же и там же, заметим!) покетбук «Охоты на овец». Вот так всё и началось. Сейчас Дзюндзи уехал из Японии. Написал мне недавно в Facebook — живет на Гавайях, на острове Кауаи, летом торгует досками для серфинга, а зимой медитирует и пишет какую-то прозу. Пока никому не показывает. Интересно, что получится.

И вот, когда уже четвертая книга Мураками начала бить рекорды российских продаж, японское посольство озаботилось тем, что их писатель никак официально не представлен российской публике. То есть поклона не сделано, а это в японском понимании непорядок. Поэтому меня вызвали на посольский ковер и послали к нему на интервью. Это было первое интервью, которое Мураками дал иностранцам на своем родном языке — раньше он говорил с иностранцами только на английском.

Над переводами его книг я тогда работал без какого-либо дедлайна, договора и предзаказа. Просто для собственного выживания. Потому что работал в «квадратной» японской конторе, а хотелось еще и человеком остаться. Долгими зимними вечерами. В таком режиме прошло года два, а потом уже появился интернет, Александр Житинский создал ЛИТО имени Стерна, учредил с Борисом Стругацким первый сетевой литконкурс, в котором оказалась номинация «Переводы». Я послал туда на всякий случай отрывок из никому не известной «Охоты», и она вдруг заняла там первое место. Особенно подчеркну, что ни в какую рекламу ничего не вкладывалось. Мураками в Россию явился без раскрутки, сам по себе. Просто потому, что это настоящая литература.

Где-то с годик русскоязычная «Овца» гуляла неизданная просто по Сети. А уже когда встал вопрос об издании, очень помог Григорий Шалвович Чхартишвили. Я с ним списался, и он посоветовал питерскую «Амфору». Книжки тогда совсем загибались, издавать никому не известного автора никто не хотел. Они решились — и пошло-поехало.

Разнится ли восприятие и отношение к книгам Мураками в Японии, Европе, США и в России? По большому счету нет. Потому его и переводят сейчас на 48 языков мира. Недавно мне написал человек из Казахстана, спрашивал, можно ли переводить его на казахский с русского или английского, потому что хочется, а японского он не знает. Я сказал, что можно. Да простит меня их казахский бог, раз уж японо-казахскими связями до сих пор никто не озаботился.

Музыка для Мураками — во всем вокруг. И дело не только в его огромной коллекции джазовых виниловых пластинок, а в его же игре словами. Как он сам признался в предисловии для русского издания «Страны Чудес», когда у него случается непруха в продолжении сюжета, он подходит к пианино и проигрывает инвенции Баха. Чтобы прочистить внутренние трубы.

Харуки Мурками никогда не станет самовлюбленным милитаристом, как Мисима, или занудой-традиционалистом, как Кавабата. Зато не исключены все остальные возможные трансформации. Для написания своего нового романа, «Убийство Командора», он, по его же признанию, задействовал внешнюю форму из «Великого Гэтсби» Фицджеральда, а внутреннее наполнение — из старинной японской страшилки-квайдана об оживших мощах буддийского монаха, которого мумифицировали заживо. Вот и подумаем теперь, откуда и куда растут все эти уши.

Автор — литературовед, переводчик

https://iz.ru/832818/dmitrii-kovalenin/put-k-murak...

Житуха у меня дерьмовая, пора с ней кончать. Обрыдло катать смердящих лосьонами болванов, которые так и норовят рассыпать кокш на заднем сиденье. Я доверху накачан анисовой водкой и прозаком, и мне класть-положить на их выпендрежные прически из бразильских сериалов. Как я дошел до жизни такой? Не понимаю. Когда я был маленьким, казалось, передо мной открыты все дороги. Теперь я здоровый бугай, работаю шофером по вызову в Париже и окрестностях, и подо мной мчится улица Риволи. Я еду вдоль шикарных домов с видом на Тюильри, набитых белокурыми засранками, которых трахают телеведущие на диванах марки «Ромео». Пассажирка у меня за спиной разражается хохотом, не знаю уж, какую бредятину ей напевает этот ее цветной? Что-нибудь типа: «Знаешь, дарлинг, я купил новый вертолет для мой яхта». Или «новый яхта для мой вертолет»? Или «самолет для мой джип, чтобы кататься по бассейну»? Да мне на тебя с прибором, месье козел. Сейчас я тебе покажу, так что пузырь лопнет. Достали они меня, достали, и я давлю на акселератор изо всех сил. В зеркальце посматриваю на его пудреный нос, напомаженные волосы, золотую цепочку. Когда же эта стерва прекратит хихикать? Я думал, жизнь еще подарит мне шанс, сюрприз какой-нибудь. Фюйть! Все сюрпризы для богатеньких. Жизнь бедняка расчислена, ее можно рассказать наперед. Будущее мне сделало ручкой. Я неприбран, непригляден, они рассматривают мой затылок, бычью шею, они-то оба красивые, от них хорошо пахнет, они меня презирают. Это надо мной она смеется, без дураков, ничего, я сейчас со всем этим покончу. Площадь Согласия? Ночной Париж – это же красота! А вот на-ка же: и это тоже не для меня!

Я бедняк, а значит – ничтожество! Со мной не знаются. Меня называют «месье» и по имени, как принято называть обслугу. Моя судьба – не площадь Согласия, нет в ней ни света, ни блеска, это для тех, кто поважнее. И пью я, чтобы позабыть, что обо мне позабыли. Живу без всякого смысла. Я жму на газ, меня раздражают обочины. Ах ты черт! Она-таки расстегнула этому арабу ширинку, а теперь, слово даю, берет в рот, мне все видно в зеркало, должно быть, их возбуждает, что я могу их засечь, она играет с его шлангом, пока он тянет носом кокаин. Пусть сдохнут, с меня довольно. Что она в нем нашла, кроме его капусты? Почему мне никогда не везло, почему меня никогда не лизали на заднем сиденье лимузина? Что это она на меня так сострадательно поглядывает, эта шлюшка с тонной штукатурки на морде и тошнотворными духами? Ненавижу обходительность богатеев, их улыбочки, которые означают «поди вон!», будто вы у них клянчите милостыню. Вот я и чувствую себя уродом и вообще убогим.


Из приемника несется «Viva Forever», группа «Спайс герлз». Делаю погромче. В этой тачке я – самый неинтересный предмет. Вылез из ничего, чтобы прибыть в никуда. Перестраиваюсь, чтобы свернуть на набережную. Липкий тип у меня за спиной нарочно стонет, словно актер из порнушки. Из ничего – в никуда. И у меня были женщины, но все больше третий сорт, и со мной им не было весело. Никто не хотел состариться со мной рядом (даже я сам!). Я никогда не влюблялся и ни разу никому не доставил удовольствия. Любовь стоит слишком дорого, у меня не хватало средств. Я толстый, мои пальцы на руле жирны и волосаты, как у всякого поганого шоферюги. Папаша все детство не давал мне забыть, что я ни на фиг не годен, и я оправдал его слова. Учился из рук вон: без конца пялился в телик, слонялся без дела, не просыхал. Единственный экзамен, на котором я не засыпался, так это на права (и то благодаря армии).

Для чего нужны такие, как я? Мы люди бесполезные, только планету засоряем. И в журнале «Вуаси» про таких не пишут. А на похороны ко мне вообще почти никто не придет. Господи, если ты существуешь, объясни, почему я всегда так кошмарно одет? Ух ты, так и есть, араб так и не вынул, гад. Она сплевывает в носовой платок. Понятно, это тебе не иранская черная икра. Торговать передком еще куда ни шло, но когда араб, да в рот – это уж слишком, правда, цыпочка? Я стоял себе спокойненько у стойки в баре «Убли», принимал свою анисовку и вместе с другими отбросами рода человеческого ругал почем зря всех черных и желтых, и вдруг на тебе! – звонит мой мобильник: я должен куда-то тащиться с клиентами, они будут тыкать мне в рожу свое безоблачное счастье, и я еще должен говорить спасибо?

Азиат запускает свои наманикюренные грабли в волосы блондинки. «Viva Forever». Вы только поглядите на них! Ничего, когда в их элитные физиономии набьется полкило битого стекла, спеси у них поубавится. Каждому однажды выпадает удача. До этой ночи мне не выпадала никогда. А сегодня наипоследний мой день. Меня отовсюду повышибали, но сейчас все в моих руках. Впервые в жизни мне чего-то очень захотелось: когда жить не получается, можно попробовать хоть умереть красиво.

«Mister Paul, you're driving too fast!»

Ага, то-то! Принцесса наша заегозила! Нет, уж такого случая я не упущу. Скоро Альма, мы ныряем в тоннель на двухстах в час. Алле хоп! Поворот руля

– и без промаха: прямо в стену! А пошли вы к бесу в зад! Теперь-то обо мне весь мир узнает.

Смерть роскошная, как отель «Ритц».

Кто знает, может, буду теперь знаменит аж до двухтысячного года.

Конечно, лучше хоть что-то читать, чем ничего не читать!
Бегбедер он такой сатиричный писатель, в основном. Впрочем, я мало читала. После лет 40 так - вдруг поняла, что не всякий писатель может мне что-то сказать (а) и возраст писателя при этом немаловажен (б)

Ку!

Книжка очень маленькая, только поэтому летает в моей сумке, а так была подарена некой К любимому, затем тот оставил у дамы, которая отдала ее мне. Я, видимо, отдам в хорошие руки.

[Сообщение изменено пользователем 29.05.2019 08:48]

Я с Бегбедером родился в один и тот же день и в один и тот же год (по китайскому календарю).

Похоже на начало романа. Так пишут и Бегбедер, и Мураками, и Шмитт

Вчера оставила на скамейке на набережной журнал - пусть читают.

Красота в Пиотровском - книжки так прелестно разложены и настолько живописны их обложки - смотреть не насмотреться - прелесть. Почитала одного социолога - точнее двух: польского и литовского - про зло и коммуникации.

Сегодня там сбор Читательского клуба. И сегодня еще лекция психолога, кажется, про одиночество.

Спасибо за промо, я никогда не вижу людей, я слишком занят, мое время праздных шатаний безповортно ушло, вот эти синие клешеные вельветы, длинные волосы, время беззаботного проживания в Индии, время стрельца в клетке.

Я на роман пока не замахиваюсь, тебе показывал что-то?

Нет

Я подумаю, ответь что то пока на что я выслал.

Лекция «Закрой свой гештальт». Обреченные на одиночество: типичные ошибки в отношениях

Общество постоянно торопит нас встретить «того самого» человека

https://yeltsin.ru/affair/zakroj-svoj-geshtalt-obr...

Я обречен на одиночество, но не обществом, и если по честному говорить вашего лектора способен размазать. Дальше не буду, не то прискачет болезный.

Я вообще был несколько раз на тренингах и убежден, что в учителя идут люди не успешные, которые больше никак не могут реализоваться. Нормальный человек, быстро думающий, не сможет монотонно пропускать через себя десятки нубов, так что это просто бизнес, даже если это ничего не стоит, люди потом придут отдавать деньги.

Обожаю компетентные дискуссии.
Если мне удастся вымыть голову без горячей воды за час и дойти - я буду

-Как я узнаю вас?
-Я войду и вы подумаете:" Господи , хоть бы это была не она", это я и буду.

Ельцин-центр
5 июня — 19 августа
10:00 — 21:00

Выставка
«Как строилась советская власть». Дни конструктивизма на Урале

После революции представители советской власти заняли в Екатеринбурге (с 1924 по 1991 год – Свердловске) особняки прежней городской элиты, но вскоре рост города и бюрократического аппарата заставил их начать строительство новых зданий. В этих зданиях разместились, в частности, советские и партийные органы областного и городского уровня.

Выставка «Как строилась советская власть» рассказывает о четырех административных зданиях советской эпохи в Екатеринбурге: Доме промышленности и торговли на площади Парижской коммуны, здании обкома и облисполкома ВКП(б) на площади Труда, здании горсовета на площади 1905 года и Доме Советов на Октябрьской площади.

https://yeltsin.ru/affair/kak-stroilas-sovetskaya-...

Ой, а я вас и не заметила.

Однажды я знакомилась вслепую.
Он был фотографом.

Договорились встретиться за синагогой на берегу реки.
И вот я хожу туда-сюда - нет никого. Один только странный мужчина выворачивает из-за забора на пустынную набережную и озирается, но ко мне не подходит, а потом и вовсе собирается удалиться. Я даже почти побежала за ним, что-то выкрикивая в спину его - далековато было, но он не оглянулся. И вот... я оборачиваюсь - а мне навстречу идет красавец-брюнет и улыбается во все свои 32 зуба...

Хороший роман был - на скорости.

Мы были самой что ни на есть влюбленной парочкой. Все оборвалось, лишь только мы решили, что любовь нуждается в доказательствах. Как будто просто заниматься ею было недостаточно.

Начали мы с пустяков. Она просила меня на минуту задержать дыхание. Если мне удавалось, значит, я ее люблю. Ну, это нетрудно. После этого она оставляла меня в покое на несколько дней. Но тут наступал мой черед.

«Если ты меня любишь, подержи палец над огнем и не убирай, пока не скажу».

Она меня любила, точно. Мы очень веселились, обхаживая волдырь на ее указательном пальце. Чего мы не подозревали, так это что суем пальчик в шестерни адской машины, от которой добра не жди.

Теперь каждый поочередно пускал в ход свое воображение. Вслед за цветочками появились и ягодки. Чтобы доказать ей мою любовь, я должен был в порядке перечисления:

– полизать ночной горшок;

– выпить ее пи-пи;

– прочитать до конца роман Клер Шазаль;

– продемонстрировать мошонку во время делового завтрака;

– дать ей сто тысяч франков без права к ней прикоснуться;

– получить от нее пару пощечин при всем честном народе в кафе «Марли» и снести это безропотно;

– десять часов простоять запертым в шкафчике для метел и тряпок;

– прицепить к соскам металлические прищепки-крокодильчики;

– переодеться женщиной и сервировать ужин для ее подруг, пришедших к нам в гости.

Со своей стороны, проверяя, сильно ли она меня любит, я заставил ее:

– съесть на улице собачий помет;

– проходить с жесткой резиной в заду три дня, а в клозет ни-ни;

– посмотреть с начала до конца последний фильм Лелюша;

– без анестезии сделать себе пирсинг между ног;

– сходить со мной на вечерний прием и смотреть, изображая, что все в порядке, как я одну за другой лапаю ее подруг;

– отдаться тому самому псу, чей помет она ела;

– целый день в одном белье простоять привязанной к светофору;

– в свой день рождения вырядиться собакой и встречать лаем каждого гостя;

– явиться со мной в ресторан «Режин» на поводке.

Лиха беда начало: нас охватил охотничий азарт. Но это еще цветочки. Ибо затем по обоюдному согласию было решено, что мы вовлекаем в наши любовно-боевые операции третьих лиц.

Так, в один из дней я привел ее к моим знакомым, склонным к садизму. С завязанными глазами и в наручниках. Перед тем как им позвонить, я освежил в ее памяти правила игры:

«Если попросишь перестать, значит, ты меня больше не любишь».

Но она и так все знала назубок.

Трое моих приятелей начали с разрезания ножницами ее одежды. Один держал ей локти за спиной, а двое других кромсали платье, лифчик и чулки. Она чувствовала прикосновение к коже холодного металла и содрогалась от тревожного ожидания. Когда она осталась голышом, они принялись ее оглаживать везде: грудь, живот, ягодицы, киску, ляжки, затем все трое поимели ее и пальцами, и еще кой-чем, сперва по отдельности, а затем все разом, кто куда; все это у них вышло очень слаженно. После же того, как они все вместе хорошенько позабавились, пришел черед вещей серьезных.

Ее руки привязали над головой к вделанному в стену кольцу. Повязку с глаз сняли, чтобы она могла видеть кнут, хлыст и плетку-семихвостку, затем ноги примотали к стене веревками и снова завязали глаза. Мы хлестали ее вчетвером минут двадцать. К концу этого предприятия было трудно определить, кто больше устал: надрывавшаяся от криков боли и жалобных стенаний жертва или палачи, вымотанные этой поркой. Но она продержалась, а следовательно, продолжала меня любить.

Чтобы отпраздновать все это, мы поставили ей отметину раскаленным железом на правой ягодице.

Затем настала моя очередь. Поскольку я ее любил, мне предстояло выдержать все не дрогнув. Долг платежом красен. Она повела меня на обед к одному своему «бывшему», то есть к типу, которого я заведомо презирал.

В конце обеда она изрекла, глядя ему в глаза: «Любовь моя, я тебя не забыла. – И, кивнув в мою сторону, продолжала: – Этот недоносок никогда не восполнит мне того, что мы некогда с тобой пережили. Вдобавок он такое ничтожество, что будет смотреть, как мы занимаемся любовью, и не пикнет».

И я не двигался с места, пока она седлала моего злейшего врага. Она поцеловала его взасос, поглаживая рукой его член. Он в изумлении уставился на меня. Однако коль скоро я не реагировал, он в конце концов поддался ее натиску, и вскоре она насадила себя на его инструмент. Никогда ни до, ни после я так не страдал. Хотелось умереть на месте. Но я продолжал твердить себе, что эти муки – доказательство моей любви. Когда же они завершили дело обоюдным оргазмом, она обернулась ко мне в изнеможении, истекая потом, и попросила меня удалиться, поскольку им захотелось все начать сначала, но уже без меня. Я разрыдался от ярости и отчаяния. Я умолял ее: «Сжалься, потребуй уж лучше, чтобы я отрезал себе палец, но только не это!»

Она поймала меня на слове. Мой соперник лично отхватил мне первую фалангу левого мизинца. Это было чудовищно, но не так ужасно, как оставлять их наедине. К тому же потерять возможность ковырять в ухе левым мизинцем – не такая уж большая жертва в сравнении с приобретением рогов от такого пошляка.

Но после этого наша любовь потребовала новых, еще более внушительных доказательств.

Я заставил ее переспать со своим приятелем, у которого была положительная реакция на СПИД. Притом без презерватива (во время одной ночной оргии).

Она попросила меня ублажить ее папашу.

Я вывел ее на панель. Дело было на авеню Фош; ее там застукали легавые, а потом изнасиловала целая бригада патрульной службы плюс несколько ошивавшихся рядом бродяг, а я и мизинцем не пошевелил – тем самым, что она мне оттяпала. Она же засунула распятие мне в анус во время мессы на похоронах моей сестры, предварительно приказав трахнуть покойницу.

Я перетрахал всех ее лучших подруг у нее на глазах.

Она заставила меня присутствовать при ее бракосочетании с сыном богатого биржевика.

Я запер ее в погребе, где кишели крысы и крупные пауки.

Не умолчу и о самом паскудном: она зашла в своих извращениях так далеко, что заставила меня пообедать тет-а-тет с Романой Боренже.

На протяжении года мы проделали все, решительно ВСЕ.

Были уже почти не способны придумать что-либо новенькое.

И вот однажды, когда настал мой черед ее тестировать, я наконец нашел высшее ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ЛЮБВИ.

Отметавшее все сомнения насчет того, что она может когда-нибудь меня разлюбить.

Нет-нет, я ее не убил. Это было бы слишком просто. Мне хотелось, чтобы ее муки не прекращались до конца дней, ежесекундно свидетельствуя о ее неугасимой любви до последнего вздоха.

Поэтому я ее бросил.

И она никогда меня больше не видела.

С каждым днем мы все сильнее страдаем и рвемся друг к другу. Мы льем слезы уже многие годы. Но она, как и я, знает, что ничего изменить нельзя.

Наше самое прекрасное доказательство любви – вечная разлука.

Они были крайне незрелы (с) Так


Кстати говоря, это сатирический текст.

Вообще, нужно реагировать правильно, не скрывая эмоций.
Ты на ЛС ответь.

Мне нечего скрывать, я конгруэнтен.

Ещё бы.

Два конгруэнтных треугольника)

Фотки эротических приключений будут? :cool: