Апокриф апокрифу рознь.

Но всё же никто! Никто и никогда! Не напишет так, как писал Гоголь. Нечего и пытаться.

ёптыть, в риме то.
хотя, писать в риме может токо очень скучный чел.

Петров с Ильфом - рассказчики одного анекдота
Шолохов - рассказчик своей жизни
Бабель - одесский жЫдобиндюжник
Серафимович - вообще ничего не написал
Зощенко - злобный и малограмотный клерк-выдвиженец
Пастернак - никогда не умел писать прозу, только стехи
Мандельштам - стехи
Ахматова - стехи
Цветаева - сначала румяно-глуповатые, а потом с заламыванием рук и истерикой по поводу картофельного супа, но всё равно стехи

ну, так это про всех.

Дон, вы безграмотный хвастун.

Из всего списка выделяю для себя Ильфа и Петрова и Цветаеву. Остальные как-то так.. не моё, но сказать, что они писать не умели, это вы меня извините.

А кто умел-то писать по-Вашему, Дон?

логичным продолжением была бы перчатка. или там платочек, или манжетка.

говорят, он здоровый, как Валуев, этот Дон.
Еще проломит башку.
Я уж лучше так, потихонечку.

Тогда бросьте в него стодолларовой купюрой. И бегите, что есть сил...))

тогда немедля погасите эти оранжевые искры на полотняном лице, велите губам не дрожать и смахните испарину, а то будто бы не за попранную цветаевскую честь вступился, а комиксов перечитал.

Я нагло утверждаю, что выдержу попадание пачки долларов большей, чем выдержит Дон!!!

:fizra:

Мужчины.. :-D Я, вот, просто и элегантно дам номер своего расчетного счета!

Блиин, вот бы все-таки продать в этом месяце трубу на 6,6 млн. руб. Ээх. Молчат что-то по сделке. Не бубу тревожить пока. :-(

"Мышлаевский вдруг побагровел, швырнул карты на стол и, зверски выкатив глаза на Лариосика, рявкнул:
— Какого же ты лешего мою даму долбанул? Ларион?!
— Здорово. Га-га-га, — хищно обрадовался Карась, — без одной!

Страшный гвалт поднялся за зеленым столом, и языки на свечах закачались. Николка, шипя и взмахивая руками, бросился прикрывать дверь и задергивать портьеру.
— Я думал, что у Федора Николаевича король, — мертвея, вымолвил Лариосик.
— Как это можно думать… — Мышлаевский старался не кричать, поэтому из горла у него вылетало сипение, которое делало его еще более страшным, — если ты его своими руками купил и мне прислал? А? Ведь это черт знает, — Мышлаевский ко всем поворачивался, — ведь это… Он покоя ищет. А? А без одной сидеть — это покой? Считанная же игра! Надо все-таки вертеть головой, это же не стихи!
— Постой. Может быть, Карась…
— Что может быть? Ничего не может быть, кроме ерунды. Вы извините, батюшка, может, в Житомире так и играют, но это черт знает что такое!.. Вы не сердитесь… но Пушкин или Ломоносов хоть стихи и писали, а такую штуку никогда бы не устроили… или Надсон, например.
— Тише, ты. Ну, что налетел? Со всяким бывает.
— Я так и знал, — забормотал Лариосик… — Мне не везет…"

Нет, нет.. :о)))) И Булгаков не напишет так, как Гоголь.

И вообще никто. :-)

:-)

...не надо писать "так, как..."
у Достоевского вообще никакого стиля нет, но мы любим его не за это! :-)

Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, не сказав даже "перепишите", или "вот интересное, хорошенькое дельце", или что-нибудь приятное, как употребляется в благовоспитанных службах. И он брал, посмотрев только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал и тут же пристраивался писать ее. Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали тут же пред ним разные составленные про него истории; про его хозяйку, семидесятилетнюю старуху, говорили, что она бьет его, спрашивали, когда будет их свадьба, сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом. Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме. Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: "Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?" И что-то странное заключалось в словах и в голосе, с каким они были произнесены. В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто пронзенный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде. Какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с которыми он познакомился, приняв их за приличных, светских людей. И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: "Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?" - и в этих проникающих словах эвенели другие слова: "Я брат твой". И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным...

Наверное, да.

Гоголь форева :-)

что касаемо стилей, за стиль я еще Лескова люблю, воть :-)

Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский колокол, висевший у ворот Братского монастыря, то уже со всего города спешили толпами школьники и бурсаки. Грамматики, риторы, философы и богословы, с тетрадями под мышкой, брели в класс. Грамматики были еще очень малы; идя, толкали друг друга и бранились между собою самым тоненьким дискантом; они были все почти в изодранных или запачканных платьях, и карманы их вечно были наполнены всякою дрянью; как-то: бабками, свистелками, сделанными из перышек, недоеденным пирогом, а иногда даже и маленькими воробьенками, из которых один, вдруг чиликнув среди необыкновенной тишины в классе, доставлял своему патрону порядочные пали в обе руки, а иногда и вишневые розги. Риторы шли солиднее: платья у них были часто совершенно целы, но зато на лице всегда почти бывало какое-нибудь украшение в виде риторического тропа: или один глаз уходил под самый лоб, или вместо губы целый пузырь, или какая-нибудь другая примета; эти говорили и божились между собою тенором. Философы целою октавою брали ниже: в карманах их, кроме крепких табачных корешков, ничего не было. Запасов они не делали никаких и все, что попадалось, съедали тогда же; от них слышалась трубка и горелка иногда так далеко, что проходивший мимо ремесленник долго еще, остановившись, нюхал, как гончая собака, воздух.

Рынок в это время обыкновенно только что начинал шевелиться, и торговки с бубликами, булками, арбузными семечками и маковниками дергали наподхват за полы тех, у которых полы были из тонкого сукна или какой-нибудь бумажной материи.

- Паничи! паничи! сюды! сюды! - говорили они со всех сторон. - Ось бублики, маковники, вертычки, буханци хороши! ей-богу, хороши! на меду! сама пекла!

Другая, подняв что-то длинное, скрученное из теста, кричала:

- Ось сусулька! паничи, купите сусульку!

- Не покупайте у этой ничего: смотрите, какая она скверная - и нос нехороший, и руки нечистые...

Но философов и богословов они боялись задевать, потому что философы и богословы всегда любили брать только на пробу и притом целою горстью

:hi:

(сосредоточенно ищет среди пустых бутылок жилку)