С Днем Рождения, Павел Петрович!
МАЛАХИТОВАЯ ЧЕКУШКА
Много было у нас в Северском мастеров пустые бутылки-то собирать, а никто не знал это ремесло лучше, чем старик Пропоич.
И вот как он совсем уж старый стал, стало начальство от его требовать, чтобы он, значит, себе взял в ученики мальчонку, да и обучил его всем премудростям свово стеклоборного дела: как флакушку выследить, как к ей подойти, како слово сказать, чтобы зеленая тебе в руки далась...
А в аккурат об тую пору стали наши заводские замечать, что бутылка с земли али с помойки уходить стала. И там роют, и здесь шарят — не дается бутылка. Все кака-то, слышь-ко, пустая порода — пузырьки да склянки аптечны. Да осколки разноцветные, все больше изумрудных цветов, — глаз веселят, а для дела их никак не пристроишь…
Вот пошли Пропоич с Нефрюткой, мальчонка к ему в ученье прибился, Нефрюткой звать, пошли они, стало быть аж за речку, там у Пропоича место заветное было, в аккурат посреди свалки городской. Пришли, а там уж у старика и балаган излажен из кусков толи да старого линолеума, и провианту припасено, так что дня три можно робить, с голоду не помрешь.
Пустились наши старатели бутылку брать, кругами идут от балагана-то, как положено, Пропоич мальчонку учит маленько, где пальцем ткнет, где по загривку приладит, мол, вон горлышко торчит, аль не видишь?
Идут эдак-то, вдруг видят — в ложбинке махонькая лужица, вроде кто нитрокраской синей плеснул, а сбоку будто банка пустая синеется. И дух от той лужицы тяжелый, нестерпимый. И так тут Пропоича с Нефрюткою в сон потянуло, что прямо с ног долой. Как стояли они на взгорочке, так и повалилися, только корки арбузные под голову сгрудили маленько, чтобы, стало быть, не зашибить головушки-то по сонному делу. Вот…
И то ли сон, то ли дрема, а видится им, что лужица синяя расступилась, а из той лужицы поднялась старушонка — сама синяя, зипунок у ей синенькой, по подолу маленько вроде прорыв пошел, а из прорыва вата белая клочьями висит. Платок на голове у старушонки синенькой с голубыми цветочками, а глаза большушшие, да озорные как у девчонки, а под глазами круги синие, вроде как с недосыпу али еще с перепою у нас на Урале такие случаются.
Выбралась старушонка из лужицы, и айда плясать! Только брызги синие в разны стороны летят. Пляшет старушка и кругами, и присядью, и с покачкой пошла, авоськой голубенькой над головой только помахиват — загляденье, одно слово. Доплясала эдак-то до взгорочка, на котором наши старатели прикорнули, да и молвит: «Ладно ли я пляшу?» Пропоич с Нефрюткой молчат, только похрапывают. «А коли так, — говорит старушонка, — то примечайте: где я ногой топну — там “чебурашка”, где подпрыгну — “высокое горлышко”, ну а уж где упаду — там кожура банановая!» Проговорила так-то, да опять плясать пошла, и плясала, доколь в луже не скрылась...
Тут очухались наши бутылошники, глаза протирают. Переглянулись только и молчком к тому месту, где во сне видали, что старушонка топнула. Только копнули — и пошло! Тут тебе и «чебурашка», и «высоко горлышко», и «винтовая пробка», и «сухарик», и «шампанский камень»! Даже «Рижский бальзам» и «Старый Таллинн» сбоку груды самоцветной чернеется. А уж иноземных «амареттов» да «киви-персика» и сосчитать нельзя!
Намыли Пропоич с Нефрюткой посуды, почитай, на мильён! Негодной тож набрали полны карманы девкам на подарки, да деткам на осколки.
А на самом дне нашел Нефрютко и вовсе дивну штуковину — бутылочка небольшая с малахитовой этикеткой, горлышко под пробку витую, а по краю этикетки-то, слышь-ко, вроде буковки проступают, и никакими силами ту этикетку смыть нельзя! Подивились Нефрютко с Пропоичем на эдакое чудо, да время было в скупку бутылки ташшить, они и засобирались.
А с этой, слышь-ко, малахитовой-то чекушки, сказывают, аж в самом Екатеринбурхе стали ладить водку первосортную с малахитовой-тож этикеткой и горлышко под винт, но про это уже другой сказ.
Много было у нас в Северском мастеров пустые бутылки-то собирать, а никто не знал это ремесло лучше, чем старик Пропоич.
И вот как он совсем уж старый стал, стало начальство от его требовать, чтобы он, значит, себе взял в ученики мальчонку, да и обучил его всем премудростям свово стеклоборного дела: как флакушку выследить, как к ей подойти, како слово сказать, чтобы зеленая тебе в руки далась...
А в аккурат об тую пору стали наши заводские замечать, что бутылка с земли али с помойки уходить стала. И там роют, и здесь шарят — не дается бутылка. Все кака-то, слышь-ко, пустая порода — пузырьки да склянки аптечны. Да осколки разноцветные, все больше изумрудных цветов, — глаз веселят, а для дела их никак не пристроишь…
Вот пошли Пропоич с Нефрюткой, мальчонка к ему в ученье прибился, Нефрюткой звать, пошли они, стало быть аж за речку, там у Пропоича место заветное было, в аккурат посреди свалки городской. Пришли, а там уж у старика и балаган излажен из кусков толи да старого линолеума, и провианту припасено, так что дня три можно робить, с голоду не помрешь.
Пустились наши старатели бутылку брать, кругами идут от балагана-то, как положено, Пропоич мальчонку учит маленько, где пальцем ткнет, где по загривку приладит, мол, вон горлышко торчит, аль не видишь?
Идут эдак-то, вдруг видят — в ложбинке махонькая лужица, вроде кто нитрокраской синей плеснул, а сбоку будто банка пустая синеется. И дух от той лужицы тяжелый, нестерпимый. И так тут Пропоича с Нефрюткою в сон потянуло, что прямо с ног долой. Как стояли они на взгорочке, так и повалилися, только корки арбузные под голову сгрудили маленько, чтобы, стало быть, не зашибить головушки-то по сонному делу. Вот…
И то ли сон, то ли дрема, а видится им, что лужица синяя расступилась, а из той лужицы поднялась старушонка — сама синяя, зипунок у ей синенькой, по подолу маленько вроде прорыв пошел, а из прорыва вата белая клочьями висит. Платок на голове у старушонки синенькой с голубыми цветочками, а глаза большушшие, да озорные как у девчонки, а под глазами круги синие, вроде как с недосыпу али еще с перепою у нас на Урале такие случаются.
Выбралась старушонка из лужицы, и айда плясать! Только брызги синие в разны стороны летят. Пляшет старушка и кругами, и присядью, и с покачкой пошла, авоськой голубенькой над головой только помахиват — загляденье, одно слово. Доплясала эдак-то до взгорочка, на котором наши старатели прикорнули, да и молвит: «Ладно ли я пляшу?» Пропоич с Нефрюткой молчат, только похрапывают. «А коли так, — говорит старушонка, — то примечайте: где я ногой топну — там “чебурашка”, где подпрыгну — “высокое горлышко”, ну а уж где упаду — там кожура банановая!» Проговорила так-то, да опять плясать пошла, и плясала, доколь в луже не скрылась...
Тут очухались наши бутылошники, глаза протирают. Переглянулись только и молчком к тому месту, где во сне видали, что старушонка топнула. Только копнули — и пошло! Тут тебе и «чебурашка», и «высоко горлышко», и «винтовая пробка», и «сухарик», и «шампанский камень»! Даже «Рижский бальзам» и «Старый Таллинн» сбоку груды самоцветной чернеется. А уж иноземных «амареттов» да «киви-персика» и сосчитать нельзя!
Намыли Пропоич с Нефрюткой посуды, почитай, на мильён! Негодной тож набрали полны карманы девкам на подарки, да деткам на осколки.
А на самом дне нашел Нефрютко и вовсе дивну штуковину — бутылочка небольшая с малахитовой этикеткой, горлышко под пробку витую, а по краю этикетки-то, слышь-ко, вроде буковки проступают, и никакими силами ту этикетку смыть нельзя! Подивились Нефрютко с Пропоичем на эдакое чудо, да время было в скупку бутылки ташшить, они и засобирались.
А с этой, слышь-ко, малахитовой-то чекушки, сказывают, аж в самом Екатеринбурхе стали ладить водку первосортную с малахитовой-тож этикеткой и горлышко под винт, но про это уже другой сказ.
МЕДНОЙ ГОРСТИ ХОЗЯЙКА
Кондуктора-то наши уральские завсегда на весь салон гремели. Бывало, народишко и в трамвай заходить боялся — а ну как тамотко кондуктор шумит. Страшно, конечно, а в завод ехать надо.
И вот стали люди замечать, что ежели где кондуктор пройдет, то там меди да серебра в карманах меньше становится. А это верный признак, что кондукторы Медным али с Серебряным полозом знаются…
Но пуще всех славилась Катерина из 14-го трамвая, которая из оперных артисток. Народ у ей по пять раз проезд оплачивал, да еще штрафы, вот она по нескольку планов-то и делала.
И вот как-то раз забрались дед Наждак с внуком Шуркой-шкуркой в трамвай, сели вид сделали, будто спят. Ну, дед-то и впрямь заснул, а внучек-то, хоть и глаза прижмурил, а всё примечает. И видит он картину дивную: вдруг откуда ни возьмись появилась бабка Верка-пенсионерка! И ну по вагону плясать, свободно место искать!
Нашла, села, а Катька-кондукторша на неё налетела коршуном, дескать, деньги давай, старая!!! Дашь — вместе спляшем, а не дашь — раздельно плясать будем: я тут, а ты — вон! — на проезжей части!
И давай коленца выделывать, да не простые, а всё под зад бабке. Да не так проста оказалась Верка-пенсионерка. Разложила тряпицу какую-то , а там — гля-ко! — удостоверение волшебное! Да по морде им Катьке-кондукторше, по морде!...
С тех пор кондукторы-то у нас по трамваям потише стали шуметь. Стали «пожалуйста» говорить да прочие иностранные слова. И теперь на работу по утрам народишко гораздо охотнее ездит. Не то что раньше-то.
Кондуктора-то наши уральские завсегда на весь салон гремели. Бывало, народишко и в трамвай заходить боялся — а ну как тамотко кондуктор шумит. Страшно, конечно, а в завод ехать надо.
И вот стали люди замечать, что ежели где кондуктор пройдет, то там меди да серебра в карманах меньше становится. А это верный признак, что кондукторы Медным али с Серебряным полозом знаются…
Но пуще всех славилась Катерина из 14-го трамвая, которая из оперных артисток. Народ у ей по пять раз проезд оплачивал, да еще штрафы, вот она по нескольку планов-то и делала.
И вот как-то раз забрались дед Наждак с внуком Шуркой-шкуркой в трамвай, сели вид сделали, будто спят. Ну, дед-то и впрямь заснул, а внучек-то, хоть и глаза прижмурил, а всё примечает. И видит он картину дивную: вдруг откуда ни возьмись появилась бабка Верка-пенсионерка! И ну по вагону плясать, свободно место искать!
Нашла, села, а Катька-кондукторша на неё налетела коршуном, дескать, деньги давай, старая!!! Дашь — вместе спляшем, а не дашь — раздельно плясать будем: я тут, а ты — вон! — на проезжей части!
И давай коленца выделывать, да не простые, а всё под зад бабке. Да не так проста оказалась Верка-пенсионерка. Разложила тряпицу какую-то , а там — гля-ко! — удостоверение волшебное! Да по морде им Катьке-кондукторше, по морде!...
С тех пор кондукторы-то у нас по трамваям потише стали шуметь. Стали «пожалуйста» говорить да прочие иностранные слова. И теперь на работу по утрам народишко гораздо охотнее ездит. Не то что раньше-то.
МАХОНЬКИЕ ЗВЕЗДОЧКИ
Стоял у нас в Калиновском батальон строительных солдатиков.
Вот как-то сидят солдатики вечером у костерка, похлебку варят, бражкой рот полощут, травкой попыхивают, вечеряют, словом. Вдруг выходит к ихнему огоньку прапорщик. Сам зеленый, глаза голубые, а на погонах золотые звездочки поблескивают ма-а-ахонькие! Как глянул он на солдатиков, у них мороз по коже, засуетились, подворотнички поправляют, кителя-гимнастерки под ремень запихивают.
А прапорщик повернулся через лево плечо и пошел посередь поля прямиком к старому столбу.
Идет он так-то, а видят солдатики, что шаг у него не человеческий. Ежели простому гражданскому человеку рядом с ним бежать, то на один его шаг надо четыре твоих сделать! Отшагал чудо-прапорщик сто шагов, остановился, обернулся опять через лево плечо, ногу приставил и молвит: "Ну что, приметили? Вот до сих пор и копайте, да смотрите, чтоб в полный профиль траншея была!"
Скомандовал так-то, да и пропал! Стали солдатики копать где он велел, и вскоре построился на том месте цельный военный городок. А не будь того прапорщика, кто знат, может и по сю пору солдатики-то у костерка бы сидели да бражку кушали!
Стоял у нас в Калиновском батальон строительных солдатиков.
Вот как-то сидят солдатики вечером у костерка, похлебку варят, бражкой рот полощут, травкой попыхивают, вечеряют, словом. Вдруг выходит к ихнему огоньку прапорщик. Сам зеленый, глаза голубые, а на погонах золотые звездочки поблескивают ма-а-ахонькие! Как глянул он на солдатиков, у них мороз по коже, засуетились, подворотнички поправляют, кителя-гимнастерки под ремень запихивают.
А прапорщик повернулся через лево плечо и пошел посередь поля прямиком к старому столбу.
Идет он так-то, а видят солдатики, что шаг у него не человеческий. Ежели простому гражданскому человеку рядом с ним бежать, то на один его шаг надо четыре твоих сделать! Отшагал чудо-прапорщик сто шагов, остановился, обернулся опять через лево плечо, ногу приставил и молвит: "Ну что, приметили? Вот до сих пор и копайте, да смотрите, чтоб в полный профиль траншея была!"
Скомандовал так-то, да и пропал! Стали солдатики копать где он велел, и вскоре построился на том месте цельный военный городок. А не будь того прапорщика, кто знат, может и по сю пору солдатики-то у костерка бы сидели да бражку кушали!
ПЕТЮНЬКИН ЯЗЫЧОК
Сидели раз наши северские старатели круг сцены в ночном клубе. Четверо больших, а пятый парнишечко. Лет так двадцати пяти. Не больше. Петюнькой его звали. А остальных — неважно как.
Отец уж сколь раз говорил Петюньке:
— Шел бы ты, Петюньша, спать!
А парнишечку охота поглядеть.
— Погоди, тятенька! Я маленечко ишшо посижу.
Вдруг на занавесе круг яркий загорелся, ровно как из прожектора, а из круга, из самой середки вынырнула Огневушка-Поскакушка. Глаза горят, туловом, слышь-ко, вся тоненька, и сразу к шесту. И ну вкруг его отплясывать — и по-матросски, и с пятки на носок, да платочком-то все туда-сюда помахиват. Али лифчиком — не поймешь. А одежка у ей, и без того едва на прикрытие годная, во все стороны так и летит. Вот уж и грудь у ей голая, вот уж и подштанников на ей нету!.. Нашим-то заводским никогда так не сплясать, они таких кадрилев сроду не делали.
У самого шеста остановилась Огневушка, топнула ножкой, присвистнула. Тут оркестр заухал, захохотал, и никакой девчонки не стало.
А старатели как сидели, так и сидят, точно окаменели. Каждый, вишь, подумал про себя: “Ишь ты, до чего допился!.. Ишь чего мерещится! Ну-ка, посижу еще, может, опять чего покажется…”
Посидели эдак-то до закрытия клуба, да и по домам поехали. А женам своим ничего про Поскакушку не сказали. Боялись, засмеют.
Только Петюнька наутро, как за стол сели, спрашивает:
— Тятя, а что это была за тетя?
У петюнькиной мамаши уши, понятно дело, домиком.
— Кака еще тетя?
— А вот та, которая на сцене голяком плясала. Тятя ишшо очки одел.
Осерчала мамаша, взяла спички, керосину, на лошаденку влезла и верхи к ночному клубу. Пришла туда, а там уже головешки одни. Плюнула мамаша с досады, а головешки-то и зашипели. Не без этого, конечно.
Сидели раз наши северские старатели круг сцены в ночном клубе. Четверо больших, а пятый парнишечко. Лет так двадцати пяти. Не больше. Петюнькой его звали. А остальных — неважно как.
Отец уж сколь раз говорил Петюньке:
— Шел бы ты, Петюньша, спать!
А парнишечку охота поглядеть.
— Погоди, тятенька! Я маленечко ишшо посижу.
Вдруг на занавесе круг яркий загорелся, ровно как из прожектора, а из круга, из самой середки вынырнула Огневушка-Поскакушка. Глаза горят, туловом, слышь-ко, вся тоненька, и сразу к шесту. И ну вкруг его отплясывать — и по-матросски, и с пятки на носок, да платочком-то все туда-сюда помахиват. Али лифчиком — не поймешь. А одежка у ей, и без того едва на прикрытие годная, во все стороны так и летит. Вот уж и грудь у ей голая, вот уж и подштанников на ей нету!.. Нашим-то заводским никогда так не сплясать, они таких кадрилев сроду не делали.
У самого шеста остановилась Огневушка, топнула ножкой, присвистнула. Тут оркестр заухал, захохотал, и никакой девчонки не стало.
А старатели как сидели, так и сидят, точно окаменели. Каждый, вишь, подумал про себя: “Ишь ты, до чего допился!.. Ишь чего мерещится! Ну-ка, посижу еще, может, опять чего покажется…”
Посидели эдак-то до закрытия клуба, да и по домам поехали. А женам своим ничего про Поскакушку не сказали. Боялись, засмеют.
Только Петюнька наутро, как за стол сели, спрашивает:
— Тятя, а что это была за тетя?
У петюнькиной мамаши уши, понятно дело, домиком.
— Кака еще тетя?
— А вот та, которая на сцене голяком плясала. Тятя ишшо очки одел.
Осерчала мамаша, взяла спички, керосину, на лошаденку влезла и верхи к ночному клубу. Пришла туда, а там уже головешки одни. Плюнула мамаша с досады, а головешки-то и зашипели. Не без этого, конечно.
Ш
Шесть утра
Да)))))))Красная Бурда это действительно угар!....
Однако, стоит краем глаза Камеди-клаб....некоего Е-бургского Злобина, то хоть стой, хоть падай.....такая жопа!!!
Однако, стоит краем глаза Камеди-клаб....некоего Е-бургского Злобина, то хоть стой, хоть падай.....такая жопа!!!
Х
Хрупаков
Что Вы так выпучились? Я смотрю камеди и што?
Х
Хрупаков
А что такого? Когда Кр. Бурда не пишет вам по заказу...оне выступают, иногда, с весьма похожим юмором...
Ш
Шесть утра
кАМЕДИ - от случая к случаю.....)))ну, а Петросяна с Аншлагом дружно игнорирую.....вместе со всем форумом)))
Х
Хрупаков
"Универ" еще смотрю..."Гуманоидов в Королеве"...
Х
Хрупаков
Нет...ну, я понимаю..высококультурные люди, вообще, не должны смотреть телевизор..
Капитан! А Вы в филармонию ходите? Я нет...засыпаю..Ну, не то что б совсем некультурный..я смотрел и Кошкин дом и Щелкунчик
Капитан! А Вы в филармонию ходите? Я нет...засыпаю..Ну, не то что б совсем некультурный..я смотрел и Кошкин дом и Щелкунчик
Х
Хрупаков
Дык, эстетика, может быть у всех разной
Ш
Шесть утра
...ну, я понимаю..высококультурные люди, вообще, не должны смотреть телевизор..
ну-ну-ну.....а "Культуру"?!..........регулярно смотрю....с похмелья. Лечит!
Х
Хрупаков
Культуру и я смотрю, часто, за неимением альтернативы..опять же рекламы нет..И потом, я не отношу себя к высококультурным людям..Вот и Капитан расстроился
Х
Хрупаков
И, вообще, когда мне смешно, я смеюсь и с программой телепередач не сверяюсь...
Г
Грешник
Вкус эстетический должен же быть.
Зря Вы так..все лучшее, все что нас глубоко задевает и радует как раз и создано теми, кто болтается на границе вкуса и безвкусицы, абстрактного и реального, порнографии и эротики, за счет так сказать, расширения понятий и раздвигания границ (или наоборот). Например, то что когда-то, по определению одного советского политика было "искусством пидерасов", сегодня шедевр и образец вкуса
Х
Хрупаков
Нет, Грешник! Так не пойдет! Не по уставу!
Ну ладно, за культуру - так за культуру...
ПОПУЛЯРНАЯ ПЕСЕНКА
Жил у нас в заводе, слышь-ко, парень неприметный. Бутусычем звать. Другие еще его Кормильцем звали, но это по незнанию. И вот, полюбил этот Бутусыч девку одну. Ой, шибко полюбил. А она возьми да и помри. Тут-то парень умишком и подвинулся.
Поначалу Бутусыч все в подвале хоронился, занимался там кожным промыслом — резал ремни, для чахотошных, али для тех, у кого грудь слабая, продавал их и тем жил. А по ночам орал на весь поселок, мол, я хочу быть с тобой, мол, я так хочу быть с тобой, а под утро грозился, мол, как хошь, но я буду с тобой!
Ну, люди-то видят, как Бутусыч по мертвой девке убивается, послали к ему спервоначалу дохтура. (Был у нас один немец-лекарь, на наших рудниках сифилис изучал). А доктор-скотина как всегда напился как скотина и только все дело спортил. Умерла, говорит, твоя девка, ее больше нет. А тут еще пожарник местный, собутыльник дохтуровый, поддакиват — да, мол, дом-от ее сгорел, третьего дня тушили, я могу и справку выдать.
Ну, Бутусыч выслушал их, вроде успокоился, а ночью-то опять как давай орать — все равно я хочу быть с тобой, да буду с тобой…
Тогда бабы, чтобы его как-то успокоить, понесли ему какого ни на есть шоколаду. Да только Бутусыч весь тот шоколад рукой поломал, только схрупало. Потом постоял маненько, взял ножик сапожный и за пальцы свои принялся, режет их один за другим, вроде как за то, что они ту девку потрогать не могут. Ну сам подумай — пальцы-то тут при чем?!
Видят люди — неладно дело. Приташшили Бутусычу какой ни на есть манитофонишко, чтобы, значица, выговорился бедолага. И что ты думаешь — помогло!
Выплеснул парень свою муку на пленку и сильно ему полегчало. Девку свою реже поминать стал. Сменил батарейки в манитофоне, чтобы, говорит, музыка вечной стала, да засобирался в Америку. Выучил, как в Америке той здоровкаются — “Гудбай, Америка, о!” Сказал всем поселковым “Хелло!”, да с тем и отбыл.
Больше никто Бутусыча в поселке у нас не видал, только сказывают люди, что не добрался он до Америки-то, а, дескать, видали его в Питербурхе, голова налысо побрита, видать в армию завербовался, али в лечебницу.
Вишь, что любовь с человеком делает, а ты говоришь “давай одеколону выпьем”…
ПОПУЛЯРНАЯ ПЕСЕНКА
Жил у нас в заводе, слышь-ко, парень неприметный. Бутусычем звать. Другие еще его Кормильцем звали, но это по незнанию. И вот, полюбил этот Бутусыч девку одну. Ой, шибко полюбил. А она возьми да и помри. Тут-то парень умишком и подвинулся.
Поначалу Бутусыч все в подвале хоронился, занимался там кожным промыслом — резал ремни, для чахотошных, али для тех, у кого грудь слабая, продавал их и тем жил. А по ночам орал на весь поселок, мол, я хочу быть с тобой, мол, я так хочу быть с тобой, а под утро грозился, мол, как хошь, но я буду с тобой!
Ну, люди-то видят, как Бутусыч по мертвой девке убивается, послали к ему спервоначалу дохтура. (Был у нас один немец-лекарь, на наших рудниках сифилис изучал). А доктор-скотина как всегда напился как скотина и только все дело спортил. Умерла, говорит, твоя девка, ее больше нет. А тут еще пожарник местный, собутыльник дохтуровый, поддакиват — да, мол, дом-от ее сгорел, третьего дня тушили, я могу и справку выдать.
Ну, Бутусыч выслушал их, вроде успокоился, а ночью-то опять как давай орать — все равно я хочу быть с тобой, да буду с тобой…
Тогда бабы, чтобы его как-то успокоить, понесли ему какого ни на есть шоколаду. Да только Бутусыч весь тот шоколад рукой поломал, только схрупало. Потом постоял маненько, взял ножик сапожный и за пальцы свои принялся, режет их один за другим, вроде как за то, что они ту девку потрогать не могут. Ну сам подумай — пальцы-то тут при чем?!
Видят люди — неладно дело. Приташшили Бутусычу какой ни на есть манитофонишко, чтобы, значица, выговорился бедолага. И что ты думаешь — помогло!
Выплеснул парень свою муку на пленку и сильно ему полегчало. Девку свою реже поминать стал. Сменил батарейки в манитофоне, чтобы, говорит, музыка вечной стала, да засобирался в Америку. Выучил, как в Америке той здоровкаются — “Гудбай, Америка, о!” Сказал всем поселковым “Хелло!”, да с тем и отбыл.
Больше никто Бутусыча в поселке у нас не видал, только сказывают люди, что не добрался он до Америки-то, а, дескать, видали его в Питербурхе, голова налысо побрита, видать в армию завербовался, али в лечебницу.
Вишь, что любовь с человеком делает, а ты говоришь “давай одеколону выпьем”…
Ш
Шесть утра
когда мне смешно, я смеюсь и с программой телепередач не сверяюсь
Хм.....будь я склонен к архивированию, отметил бы это как доказательство присутствия Личности в КЛИО ...........после себя, конечно)))
ПЕНОПЛАСТОВЫЙ ЦВЕТОК
Жил как-то в Тюбуке мастеровой мужик. И знали его все как знатного резца по пенопласту. Мог он из него любую поделку сварганить: поплавок, там, али растирку для лыжной мази, а то и ягодку каку.
Сварганит да продаст на трассе, кто купит. А кто сразу-то евонную поделку не купит — он кусок пенопласта возьмёт, да как по стеклу проведёт — и покупатель, слышь-ко, сразу шелковый делается!.. Купит у мужика весь пенопласт, только чтоб скрипеть перестал!
Вот что значит подход к клиенту и наша уральская технология успешных продаж!
Жил как-то в Тюбуке мастеровой мужик. И знали его все как знатного резца по пенопласту. Мог он из него любую поделку сварганить: поплавок, там, али растирку для лыжной мази, а то и ягодку каку.
Сварганит да продаст на трассе, кто купит. А кто сразу-то евонную поделку не купит — он кусок пенопласта возьмёт, да как по стеклу проведёт — и покупатель, слышь-ко, сразу шелковый делается!.. Купит у мужика весь пенопласт, только чтоб скрипеть перестал!
Вот что значит подход к клиенту и наша уральская технология успешных продаж!
Ш
Шесть утра
Вы смотрите Камеди?
Небось, ещё и Петросяна с Аншлагом?
Небось, ещё и Петросяна с Аншлагом?
.....Что касается Камеди, это часто вполне блестящий юмор, артисцизм и стёб.....я про Г.-Бульдога Харламова, Мартиросяна, Родригеса, мальчика с гитарой (не помню имени), исполняющего музыкальные пародии, Хрусталёв....ну, реже "Артур Пирожков" из Сочи.....ещё реже - наш Рожков, что ли.....пусть даже всё это с налётом некой "модной" педерастии....что ж, правила шоу-бизнеса: "музыку-то" известно кто заказывает(((((((....все эти парни "родом из КВН" и, полагаю, вряд ли опустятся до совершенной безвкусицы (вообще же, что касается КВН, готов даже все дела бросить, чтобы увидеть игру команды "Прима", Курск!!!).....а все прочие, включая Волю, да!.....бездарность и отстой....среди которых особенно лидирует наш землячок Злобин.......
В Петросяна я тоже не брошу камень хотя бы из уважения к его сценическому стажу.......
А вот его кобылу Степанкову (так, вроде), конечно, следовало бы держать подальше вообще от какого-либо сценично-показательного действа......это просто вопиющее убожество, имеющее столько же отношения к юмору, сколько Белый Кролик к думовательным процедурам.....
Про Аншлаг мне сказать нечего.....я их не знаю, так как случайно однажды зацепив с полувзгляда, далее узнавать не захотел......вероятно, это интеллектуально-юмористический триумф для "пижамной тусы"......
Временами вполне канает "Городок".....особенно под водку......
Другого не знаю...............
А вообще, на ТВ действительно цепляют только прогноз погоды на Культуре, "приключения" в 9 1/2 (в ред. Влада Некрасова), да - ещё раз - КВН (в исп. "Примы", Курск)......
[Сообщение изменено пользователем 18.02.2009 22:53]
Авторизуйтесь, чтобы принять участие в дискуссии.