«Утром я оперировал, а днем меня судили за спасение пациента»: история лучшего хирурга России

Недавно заведующий детской кардиохирургией Свердловской областной клинической больницы № 1 Константин Казанцев приехал из Москвы, где прошло награждение победителей Всероссийского конкурса врачей (по итогам 2018 года). Всего в конкурсе участвовали более 650 врачей со всей страны. Константин Борисович стал одним из трех победителей в номинации «Лучший хирург». Награду ему вручил главный хирург и эндоскопист Минздрава Амиран Ревишвили.

Константин Казанцев считается одним из самых талантливых хирургов на Урале. На его счету сотни операций, большая часть из них — на открытом сердце. Всего в год в отделении сердечно-сосудистой кардиохирургии проводится порядка 400 операций на сердце у детей от первых дней жизни до 18 лет. Самому маленькому пациенту, которого оперировал хирург, было 10 часов. Новорожденных малышей с серьезными пороками сердца в области оперирует только Казанцев.

В 2015 году Константин Казанцев оказался в центре внимания всех СМИ Екатеринбурга. Следственный комитет обвинил его в причинении тяжкого вреда здоровью 15-летней пациентки. Во время операции у девочки остановилось сердце, Казанцев применил дефибриллятор. Неожиданно вспыхнуло операционное белье, из-за чего — так и не было установлено. В результате девочка получила ожоги. В 2017 году суд оправдал Константина Казанцева, признав, что врач действовал по инструкции и только благодаря ему девочка осталась жива.

Мы встретились с Константином Казанцевым и спросили, каково это — оперировать сердце новорожденного, повлияло ли на него уголовное дело и как врачи переживают смерть своих пациентов.

— Если взять человека с улицы и показать ему, как проходит операция на сердце, то, скорее всего, он не увидит в этом ничего привлекательного. Происходящее в операционной может его даже оттолкнуть. Для меня же нет ничего более красивого в медицине, чем кардиохирургия. Я до сих пор помню первую операцию на сердце, на которой я побывал в качестве ассистента. В тот день я понял, что хочу заниматься только этим.

В кардиохирургии сочетается и мастерство, и талант хирурга, и владение инструментом. Одним умение работать с сердцем дается от рождения, у других эта способность появляется со временем, третьи не смогут заниматься этим никогда. Сравнить операцию на сердце я могу разве что с музыкой. Представьте, вы включаете, допустим, песню Queen или Radiohead — и то, что вы слышите, настолько вас впечатляет, что слезы появляются на глазах. Здесь то же самое.

Кардиохирургическая операция — это музыка, в которой есть своя структура. Один куплет подчинен другому, как и во время операции, где один этап следует за другим, все логично и работает по внутренним законам. В качестве примера я могу привести операцию артериального переключения. На мой взгляд, это одна из самых красивых операций, которая существует в кардиохирургии.

«Как выглядит самая красивая операция»

Одним из примеров сложных операций как раз является операция артериального переключения. На этом видео (показывает видеозапись операции артериального переключения. — Прим. ред.) — одна из таких операций, которую я проводил в 2016 году. На операционном столе — новорожденный. Ребенку было четыре дня, он весил около трех килограммов. Это тот самый случай, когда без хирургического устранения порок сердца несовместим с жизнью. Порок заключался в том, что у ребенка от левого желудочка отходила легочная артерия, а от правого — аорта (хотя все должно быть наоборот).

Операция выполняется на остановленном сердце, кровоток поддерживается с помощью аппарата искусственного кровообращения. Сначала мы отсекаем аорту от правого желудочка и перемещаем ее к левому, где ей и положено быть. Легочную артерию отсекаем от левого желудочка и пришиваем ее к правому. Также из корня аорты нужно иссечь коронарные артерии и перешить их на новое место. У новорожденного ребенка ширина сосудов составляет порядка 1–1,5 мм.

Методика операции разработана в конце 70-х годов. Широкое практическое применение в мире операция получила в начале 80-х. То есть до этого времени пациентам с таким пороком сердца помочь не могли и они умирали в первые дни жизни. Сейчас риск неблагоприятного исхода во время таких операций составляет порядка 5–7%. Это немало, но другого выхода ни у врача, ни у пациента нет.

«Эмоции нужно отрезать, как аппендикс»

Работа накладывает отпечаток, поэтому большинство хирургов, в общем-то, эмоционально сдержанные люди. Представить себе хирурга, который поддается эмоциям в операционной, я не могу. Это не хирург. Хирург всегда должен быть сдержанным, холодным, у него должен быть ясный ум.

Задача хирурга — сделать то, что должен, то, что от него зависит. И сделать это идеально. Потому что никаких других вариантов ни у него, ни у пациента нет. Если я буду находиться под влиянием эмоций, я просто не смогу оперировать. Поэтому нужно уметь отрезать эмоции, точно так же, как хирург отсекает аппендикс. Хотя бы на время.

Да, после операции ты можешь сесть и начать анализировать то, что сделал. Разобрать по частям, все ли было правильно. Подумать, как ты должен был поступить в той или иной ситуации. Но во время операции хирург должен действовать.

«Хирург должен быть еще и психологом»

Врач — это не только тот, кто умеет шить (работать в операционной). Он еще должен общаться с пациентами, быть психологом. Уметь разговорить ребенка, собрать все его жалобы, историю его жизни и заболеваний.

Ребенок четырех-пяти лет — уже осознающий многое человек. Накануне операции он точно так же волнуется и переживает, как и взрослый пациент. Моя задача — настроить его перед этим событием. Это не значит, что я говорю ребенку: «Не расстраивайся, все будет хорошо». Нет, это какие-то другие слова. Я не знаю, как это выглядит со стороны, поэтому мне сложно это описать. Наверное, во время такого разговора нужно просто поприсутствовать.

Иногда бывает, что успокаивать приходится родителей. Моему самому маленькому пациенту было десять часов. Он появился на свет в двенадцать ночи и уже в восемь часов он лежал на операционном столе, а в десять утра началась операция. Вселить уверенность в родителей малыша мне помог спокойный настрой. Они чувствовали мою уверенность, и она передавалась им. Я уверен, что между пациентом (или его родителями) и врачом должно быть полное доверие, тогда все пройдет хорошо.

Каким бы эмоционально сдержанным человеком я ни был, я не могу сказать, что не переживаю [по поводу летальных случаев]. Безусловно, все это проходит через меня. Самое тяжелое — разговор с родителями. Момент, когда я должен выйти к ним и сообщить о смерти пациента. Когда речь идет о ребенке, а не о взрослом пациенте, делать это еще сложнее. Тем более что в большинстве случаев родители и сами еще недостаточно взрослые.

Погибают самые тяжелые пациенты, с самыми тяжелыми диагнозами. Пациенты, которые находятся на грани операбельности. В таких случаях встает вопрос о том, нужно ли вообще проводить операцию. Моя позиция такова: я считаю, что лучше сделать что-то, чем не делать ничего. Даже если шансы минимальны, даже если они призрачны.

Я до последнего не верю в неблагополучный результат и делаю все, чтобы помочь ребенку. Но если это все-таки происходит и пациент погибает, то погибает часть меня. Поэтому родителей я понимаю со всех точек зрения. Как они переживают это, я не знаю. Как я переживаю? Я тоже не знаю.

У меня никогда не возникало желания все бросить и уйти. Но если у врача появляются такие мысли, то это значит, что ему нечего делать в операционной, нужно все бросать и уходить.

«Судебное дело меня не изменило»

В течение двух с половиной лет я был под массивным эмоциональным и моральным прессингом. При этом я продолжал оперировать. Утром я мог находиться на операции, уже зная, что в 15 часов я должен явиться на судебное заседание. Я не стал злее ни по отношению к коллегам, ни по отношению к пациентам. Я не потерял веры в свою профессию, даже в этой ситуации я спокойно выполнял операции. Зато теперь я знаю, что все зависит только от меня.

Еще во время судебного процесса ко мне стали обращаться другие доктора, у которых была угроза оказаться в такой же ситуации или которые уже оказались. Они просили меня дать совет, спрашивали, как вести себя, что делать. Сейчас, пройдя через эту историю, я могу посоветовать только одно: найти себе такого защитника, которому вы будете доверять.

Это как с доктором. Если вы находите врача, которому вы доверяете, который заинтересован в том, чтобы вам помочь, то, вероятно, болезнь будет протекать гладко, без осложнений. Тут точно так же. Найдите себе защитника, с которым у вас сложатся доверительные отношения. Если он будет грамотным, то обязательно добьется своего. Ничто другое вам не поможет.

В прежней системе медицинского образования каждый студент должен был пройти практическое обучение в больнице. «Живое обучение» шло под присмотром старших коллег. Мне повезло, я успел застать это время. Свою первую операцию (аппендэктомию — удаление червеобразного отростка) я сделал на третьем курсе медицинской академии. Все манипуляции проводил под руководством старшего хирурга, поэтому никакой опасности для пациента не было.

Сегодня студенты не могут получить мануальные навыки. Выходя из университета, они могут знать теорию, но ничего не умеют делать руками. Впервые на операцию они попадают во время прохождения ординатуры. Но и там они просто смотрят, их действия сведены к минимуму. Я понимаю, что это одна из проблем медицинского образования, но взять на ассистирование тоже не могу. Если студенты просят дать им практические навыки, мы выполняем операции на сердцах, взятых у умерщвленных на ферме животных — овец или свиней.

Я знаю случаи, когда первый же поход в операционную оборачивался для студента катастрофой. Не все готовы к этому эмоционально и физически. Операция может длиться часами, а потом врач еще остается на дежурство. Тут также нужно понимать, что больших денег, работая врачом, не заработать. Наверное, в других специальностях можно заработать больше. Поэтому из огромного потока абитуриентов и студентов (11 человек на место!) в реальной медицине остаются немногие.

Количество сложных случаев с каждым годом увеличивается. Это происходит по разным причинам. Бывает, что беременные не могут вовремя встать на учет. Например, если женщина живет далеко от больницы и у нее нет денег на то, чтобы регулярно туда ездить. Социальное и экономическое положение людей за последнее время не стало лучше, а от этого зависит здоровье детей.

При этом я могу сказать, что в нашем регионе высокая выявляемость пороков сердца. О 90% детей, которые появятся на свет с пороком сердца, мы знаем заранее. В этом смысле ситуация у нас даже лучше, чем в Москве и в Санкт-Петербурге.

В последние два года мы заметили еще одну тенденцию: количество операций, которые мы проводим в отделении, снижается. Это напрямую связано со снижением рождаемости (чем больше детей рождается, тем больше случаев порока сердца). Так, если в 2016 году мы выполнили 510 операций, то в 2017-м — 470, в прошлом году уже 450. При этом в отделении выполняется весь спектр оперативных вмешательств при любых пороках сердца.