Новый саркофаг для Чернобыльской АЭС построят французы за 505 миллионов евро

Скорее первое.
Просто отключили все системы защиты, чтобы выяснить предел реактора. Выяснили..
Головотяпство и непрофессионализм руководства, в первую очередь.
В конструкции реактора действительно был один недостаток - "замедляющие реакцию стержни" не смогли выехать из пазов из-за расширевшегося от нагрева металла.
Но в штатном режиме эксплуатации не было предусмотрено такой ситуации. И опять возвращаемся к человеческому фактору.

[Сообщение изменено пользователем 18.09.2007 12:52]

Кому интересно - почитайте:

Первые дни после аварии 26 апреля 1986 г. часов в 10 утра позвонил А.Я. Крамеров, начальник лаборатории, курирующей реактор РБМК. Обрадовался, что я дома (день выходной, многие разъехались отдыхать). Попросил срочно позвонить А.П. Александрову (АП, как звали его коллеги по Институту атомной энергии им. И.В. Курчатова). На вопрос, что случилось, ответил: «На ЧАЭС крупная авария на 4-м блоке». «Что-нибудь с сепаратором?» — спросил я. — «Кажется, хуже», — ответил Крамеров.
Что может быть хуже взрыва БС — барабана-сепаратора, громоздкой 30-метровой бочки? И таких бочек четыре, по две с каждой стороны реактора. Каждая пронизана почти пятью сотнями труб, да сверху — паропроводы, снизу — опускные трубы. О возможности взрыва БС иногда говорили при обсуждении аварийных ситуаций на РБМК. Представлялось, что это самая страшная авария, которая может быть на реакторе. Ведь взрывы БС бывали на тепловых электростанциях с котлами на естественной циркуляции — со страшными разрушениями.
Звоню по телефону А.П. Нина Васильевна, его секретарь, соединяет.
А.П. сообщил об аварии. Какая она — не ясно. Отправляйтесь, говорит, на Китайгородский проезд в «Союзатомэнерго», будете представителем Института. В главке соберутся все заинтересованные и замешанные. Вечером позвоните мне и расскажите, что и как. Валерий Алексеевич Легасов уже улетает на ЧАЭС.
Так я оказался в кабинете Г.А. Веретенникова в большой группе тоскующих по информации. Информация была скудной: что-то взорвалось, реактор расхолаживается, в активную зону подают воду.
Только к вечеру позвонил К.К. Полушкин (от Главного конструктора — НИКИЭТ): реактор взорван, активная зона разрушена, горит графит. Реакторный цех в развалинах (он облетел реактор на вертолете, снимал на видео).
Все в шоке. По коридору бродит под крепким градусом С.П. Кузнецов (начальник лаборатории теплотехнических расчетов РБМК в НИКИЭТ) и без конца повторяет: «Хохлы взорвали реактор...».
Часов в 12 ночи вернулся домой, позвонил Нине Васильевне. Соединила с А.П. Разговор короткий: «Завтра (уже сегодня) в 8 утра быть в главке. Утром вылетает самолет в Киев. Будете в рабочей группе В.А. Легасова с А.К. Калугиным. Только что принято решение эвакуировать город Припять. Попытайтесь понять, что произошло. Валерий Алексеевич — не реакторщик. Станете ему в помощь и в советники». Такое было напутствие А.П.
Портфель-чемоданчик с командировочным набором всегда готов. На промышленные реакторы поездки были частенько, иногда на аварии, но в основном информационно-деловые. На аварии с РБМК — третья (декабрь 1975 г. — ЛАЭС; сентябрь 1982 г. — ЧАЭС, и вот апрель 1986 г.). Взял с собой два лепестка-респиратора, которые когда-то привез из командировки в Томск. Подумал: пригодятся. Это была вся подготовка к поездке на аварию. Без оформления документов.
Утром 27.04.1986 уже были в Быково. Министерский спецсамолет часам к 12 приземлился на аэродроме под Киевом (кажется, Борисполь). Проехали на «рафике» окраинными улицами Киева. Мирный город, спокойный, ничего не знающий. Понеслись по шоссе в Припять. По сторонам дороги — цветущие сады, спокойные люди. Иногда пашут на лошадях приусадебные участки. Поселки и деревни чистенькие, весенние, в бело-розовом вишнево-яблочном цветении.
По дороге дважды останавливались. Дозиметристы из «восьмерки» (НИКИЭТ) расчехляли приборы, измеряли фон. Чувствовалось, что фон повышенный, но не катастрофичный (в это время ветер дул не в нашу строну). Километров за 10 до Припяти остановились в селе. У обочины дороги и на небольшой площади несколько автобусов с плачущими женщинами, детьми. Поняли — эвакуированные. Около автобусов много людей, видимо, местных. Разговаривают с сидящими в автобусах. Разговоры тихие, без громких эмоций, но чувствуется тревога в глазах, поведении.
На подъезде к Припяти встретили колонну пустых автобусов. Было около 3-х часов дня. Значит, эвакуировали всех, остались даже пустые автобусы. Много гаишников. Въехали в город. Пустой, притихший. На улицах — ни души. Подъехали к горкому. Рядом гостиница. В горкоме людей много, в вестибюле — плачущая женщина с мальчиком лет десяти. Почему-то не уехали со всеми.
Нашли В.А. Легасова. Он отправил нас в гостиницу. Напутствие: работать начнем завтра. А пока отдыхайте.
Расположились в гостинце. Познакомился с соседом по номеру. Киевлянин, врач. Рассказал, что вчера было видно легкое зарево над разрушенным блоком. Утром и днем — небольшое парение. Из окна коридора (на 3-м или 4-м этаже) видны верхние части блоков станции. Парения не видно. Собрались в номере у дозиметристов из «восьмерки». Фон на улице около одного рентгена в час (~300 мкР/с). На улицу лучше не выходить. Это совет. Правда, захотелось есть. Столовая почти рядом. Пошли с Калугиным (начальник отдела РБК Курчатовского института). Сели за столик. Оказывается, в столовой — коммунизм, самообслуживание. Ужин бесплатный. Столовая ликвидируется. В буфете бери все, что можешь и хочешь. Молодые ребята (работники станции) запасались блоками сигарет «BT». Набирали полные авоськи. Вообще-то я не курю, но один блок прихватил.
На улице мелкая морось, туман, глубокие сумерки. Подумалось: голова будет «грязная», нет ни кепки, ни чепчика. На подходе к гостинице встретили какого-то товарища. Он нас отругал: «Чего бродите, на улице три рентгена в час!»
Собрались в гостинице в номере у К.К. Полушкина. Показал отснятую видеопленку. Увидели развалы станции, кратер центрального зала, заваленный трубами, арматурой строительной. В одном месте, на краю шахты реактора, — красное пятно в виде размытого полумесяца. Значит, схема «Е» («Елена», верхняя биологическая защита реактора) сдвинута так, что вышла из шахты, виден раскаленный графит. Однако практически вся шахта закрыта «Еленой», которая еще держится в горизонтальном положении на частоколе стальных участков каналов. Циркониевые трубы, скорее всего, сгорели, держится «Елена» на стальных огарках труб, которые, видимо, упираются в графит. Дыма и пара в шахте нет. Так мы обсудили увиденное и пошли спать.
Пришел Ю.Э. Хандамиров (инженер-дозиметрист из «восьмерки») и посоветовал кровати сдвинуть от окна подальше (от окна сильный фон). А лучше вообще перебраться с кроватями в коридор. Показал шкалу дозприбора. У окна показания пришлось перевести на два щелчка выше. Тут впервые екнула селезенка, что-то защемило под ложечкой. Хозяин дозприбора успокоил:ничего страшного. Уснули, кошмары не снились.
28.04.1986 утром пошли в райисполком, в штаб. Позавтракали в сухомятку хлебом с вареной колбасой, выпили стакан чаю. Все это на ходу, на подоконнике. О фоне от окна забыли. Дали нам еще горсть таблеток с йодом. Как глотать, чем запивать — никто не знает. Потом выяснилось, что таблетки мы глотали слишком поздно, щитовидка уже была заполнена йодом из реактора.
Валерий Алексеевич Легасов (ВАЛ) на ходу, второпях встретился с нами, попросил побывать на блоке, посмотреть документацию, которую должны были извлечь из 15-ой комнаты (пультовая операторов блока). Посмотреть докладные записки операторов, которые все уже в Москве, в 6-ой клинической больнице.
Снабдил нас ВАЛ толстыми, блестящими дозиметрами-карандашами. Я сунул дозиметр в карман и о нем забыл. Как потом оказалось, дозиметры были не заряжены, не подготовлены к использованию.
Приехали на блок, разместились с документацией и лентами программы ДРЕГ (ленты ДРЕГ — громадные листы бумаги с информацией по диагностике и регистрации параметров и состояния систем реакторной установки перед и в момент аварии реактора) в большой подвальной комнате. Читали докладные записки, говорили с несколькими оставшимися с нами местными инженерами — персоналом. Поразил рассказ А.Л. Гобова, начальника лаборатории по безопасности реакторов. Он мне был знаком еще по томским промышленнным реакторам. Александр Львович показал фотографии кусков валяющегося у стен 4-го блока графита вместе с остатками труб технологических каналов, а в них — куски твэлов! Первое впечатление — не может быть. Как? Откуда! Тут только стали проясняться масштабы аварийного взрыва! Графитовые блоки вылетели из шахты реактора! Как снимал, подробно не стал рассказывать, но «катался» он по площадке у разрушенного блока на бронетранспортере.
Рассматривая ленты ДРЕГ, Калугин обнаружил запись оперативного запаса реактивности перед взрывом: всего 2 стержня. Это катастрофическое, грубейшее нарушение Технологического регламента: при снижении запаса реактивности до 15 стержней реактор должен быть немедленно заглушен. А перед взрывом он работал при 2-х стержнях.
Часа в три дня позвонил Валерий Алексеевич. Попросил приехать в штаб. Собрались, вышли на площадку перед входом в административный корпус. До разрушенного блока несколько сот метров, но он не виден. Закрывают стены целых блоков, их три. Молодые ребята (смена) на площадке курят, болтают. Пролетел вертолет. На подвеске сетка с грузом. Высота небольшая, все видно. Завис над разрушенным блоком. Сбросил груз. Улетел. Толпа на открытой площадке спокойна. Лица веселые, ни на одном нет даже «лепестка». Тут я нащупал в кармане свои «лепестки», вспомнил! Надевать как-то неловко, у всех физиономии-то открыты.
Подошел автобус, львовский. Заполнили автобус полностью. Едем стоя. Проезжаем мимо разрушенного блока с северной стороны, где дорога менее загрязнена, но вся разбита и страшно пыльная. В салоне — пылища (автобус старый, дырявый), еще и гарь от выхлопных газов. Вспомнил о «лепестке». Вытащил. Прикрыл рот и нос рукой с раскрытым «лепестком». Вот не помню, отдал ли я второй «лепесток» Калугину. Во всяком случае, свой я потом выбросил, а второй больше мне не попадался.
Проезжая мимо разрушенного блока, воочию увидели масштаб катастрофы с расстояния не больше 100 м (может быть и меньше). Так показалось. Автобус шел очень медленно, развал как на ладони: голубенькие корпуса вертикальных насосов, какие-то вертикальные емкости, трубопроводы. Вверху — голые «ребра» барабана-сепаратора, черные лохмотья тепловой защиты. Стены разрушены на мелкие куски и наклонной горкой подступают к корпусам насосов.
Вдруг внимание переключилось на появившийся над блоком вертолет. Снова сбросил мешки с песком (как потом выяснилось) в развал шахты реактора. Через секунду над разрушенным блоком поднялся черный гриб пыли и гари (точь-в-точь как гриб атомного взрыва, только миниатюрный). Шляпа черного зловещего гриба на 3-4 секунды достигла высоты примерно двух третей вентиляционной трубы и медленно стала оседать вниз черными косматыми, тяжелыми струями, похожими на дождь из тучи на фоне серого неба. Через 10-12 секунд гриб исчез, небо очистилось. Ветер снес тучу-гриб не в нашу сторону. Повезло: автобус направили по самому безопасному маршруту. Эта картинка с клубящимся черным грибом над разрушенным реактором в голове и перед глазами уже 20 лет.
Встретились с В.А. Легасовым. Задание новое, а причина взрыва реактора — потом. Главное — что делать сейчас, к чему готовиться? Как поведет себя разрушенный реактор, как погасить графит, не будет ли новой цепной реакции?
Высокой правительственной комиссией принято решение — забрасывать с вертолета шахту реактора песком (чтобы прекратить горение графита), бросать борную кислоту (чтобы исключить возникновение новой цепной реакции), бросать свинец (чтобы снизить температуру горящего графита). Завтра привезут водяную пушку для заливки шахты водой с расстояния около 100 м. Есть опасность плавления и разрушения схемы «ОР» («Ольга — Роман» — нижняя биологическая защита, на которую опирается графитовая кладка и некоторые другие конструкции активной зоны), что может привести к «китайскому синдрому», то есть к попаданию расплавленного топлива в подпочвенные воды сквозь проплавленную фундаментную плиту. Принято решение строить под реактором теплообменник, чтобы поймать и охладить расплав. Был еще разговор о жидком азоте. Идея совсем была непонятной: азота в воздухе и так полно, главное — поступление кислорода, его не отведешь от кладки. Примерно о таком сценарии развития работ рассказал В.А. Легасов. Попросил сразу, сходу прокомментировать намеченные меры, а в последующие часы и дни продумать их и оценить, если будет достаточно смекалки.
Подробно о реакции Калугина говорить не буду. Александр Константинович сразу сказал, что цепная реакция исключена, твэлы разрушены, идет только горение графита.
Мои ответы более подробно.
В.М.Ф.: Горение графита прекратить песком и свинцом невозможно, так как шахта реактора вскрыта, но закрыта «Еленой». Бросать песок и свинец бесполезно, на графит не попадут. Даже вредно и очень: каждый бросок-порция вызывает подвижку радиоактивной пыли, остатков диспергированного топлива, все это вылетает с раскаленными газами наружу после сброса порции песка. Тому мы были свидетели. Азот не прекратит поступление в кладку кислорода. О загрязнении окрестностей свинцом тогда не говорили.
Легасов: Эти действия рекомендовали в передаче по радио шведы. Решение принято.
В.М.Ф.: Но шведы не знают реальной картины разрушения и ситуации с шахтой реактора.
Легасов: Да, активность после начала сброса песка и прочего резко полезла вверх. Но, скорее всего, это временно.
В.М.Ф.: Действие водяной пушки бесполезно и даже вредно. Вода усилит, активизирует горение графита. Недаром уголь в былые военные времена в «буржуйках» смачивали водой для лучшего горения. Да и в промышленной технологии применяют водяной пар для активизации горения угля и кокса. Поток воды в виде разрозненных капель дождя превратится в пар на раскаленных поверхностях конструкций и графита, вынос активности с паром значительно усилится. Это все равно, что лить воду в не полностью прогоревший костер. Конечно, со временем костер погаснет, но сколько пепла улетит с паром?
Легасов: Это предложение прозвучало в радиопередаче от англичан. Они предлагают залить активную зону большим количеством воды.
В.М.Ф.: Вряд ли англичане верно представляют масштабы нашего «костра» и возможностей «пушки».
(На следующий день Валерий Алексеевич сказал, что высокая комиссия отказалась от применения «пушки» после обсуждения и категорического «против» пожарных).
В.М.Ф.: Подкапываться под реактор и строить под ним теплообменик не нужно. Проплавления схемы «ОР» не будет. Почему? Схема «ОР» сейчас превратилась в колосник кузнечного горна. Нижние водяные коммуникации взрывом сорваны («калачи» каналов оторваны). Верхние участки каналов тоже оторваны (схема «Е» заметно смещена вверх и в сторону, это было видно на видеопленке). Циркониевые трубы каналов сгорели. Стены помещений главных циркуляционных насосов (ГЦН) разрушены. Взрывная волна дошла до ГЦН, а это значит, что «калачи» оторваны, доступ воздуху через отверстия в схеме «ОР» к горящему графиту снизу открыт, сверху тоже отток газов свободен. Так что гореть графит будет беспрепятственно, пока не сгорит весь, а схема «ОР» — колосник останется целой, так как охлаждается потоком воздуха снизу.
Легасов: Где гарантия такого представления последствий взрыва?
В.М.Ф.: Гарантии нет. Это первое, что приходит в голову, когда прокручиваешь мысленно всю картину скорости подъема черного столба пыли над шахтой реактора после сброса порции песка. Воздух явно проходит через «ОР» и кладку и раскаленный выходит наружу.
Потом оказалось, что я был прав, но не совсем. Схема «ОР» на самом деле превратилась в колосник кузнечного горна, не проплавилась, только от парового взрыва активной зоны она просела вниз на несколько метров, так как был смят «крест» схемы «С», на котором держалась схема «ОР». Доступ воздуха был все равно свободным, иначе горение графита продолжалось бы значительно дольше.
Я понял, что решения высокой комиссии не изменить; там, в комиссии, более весомые советники, когда услышал заключительную фразу нашей встречи: «Нас не поймут, если мы ничего не будем делать...».
Вот почему ходил анекдот (а может быть это быль): вокруг разрушенного блока начиналось активное движение техники (бронетранспортеров), поднимались тучи пыли, когда над ЧАЭС пролетали американские спутники-шпионы. Они должны были запечатлеть бурную деятельность по ликвидации последствий аварии.
Мы расстались с Валерием Алексеевичем после получения нового задания: оценить, сколько времени будет гореть графит.
Я подошел к окну на лестнице. Возле здания (во дворе) была сооружена пирамида из зеленых ящиков явно военного происхождения. Поинтересовался, что это такое. Стоящий рядом парень ответил, что военные в ящиках привезли свинцовую дробь. Как-то не поверилось: уж больно ящики будут тяжелые, да от такой тяжести сами развалятся. Любопытство взяло верх, пошел смотреть. Один ящик был разбит, крышка сбита. Внутри плотно уложены зеленые военные респираторы. Рассовал по карманам штук пять. Подумал — пригодятся. Поделюсь с Калугиным.
29.04.1986 в штабе утром встретились и обсуждали докладную Мельниченко. Он был ответственным за проведение эксперимента по выбегу ГЦН от Донецкэнерго. Прочел программу эксперимента. Обратил внимание на фразу (не дословно): «Во время эксперимента работы проводятся в соответствии с действующим Технологическим регламентом реактора». Попадись мне эта программа раньше, я бы ее подписал, хотя в ней и не было серьезного обоснования безопасности эксперимента, анализа работы самого реактора во время эксперимента. Да и не могло быть. Эксперимент считался рядовым. Вот только операторыреакторщики нарушили несколько требований Регламента, когда проводили эксперимент. Но сейчас не об этом речь.
Часам к 12-ти всю нашу рабочую комиссию посадили в автобус и повезли подальше от радиоактивного вулкана — горящего нутра реактора. Пункт назначения — пионерлагерь «Сказочный». По дороге остановились около места, где набивали песком бумажные мешки для сбрасывания в шахту реактора 4-го блока. О чем-то беседовали руководители работ. Поразила картина, которая долго еще будет перед глазами: на фоне туманной громады станции домики небольшой деревни в километре от нас. За заборчиком ходит пахарь за плугом с лошадью. Обрабатывает приусадебный участок. Сельская идиллия на радиоактивном поле.
Еще раз остановились по дороге в пионерлагерь. Почему ехали так долго, как-то забылось. Сидели на прошлогодней и молодой травке. Подходят А.К. Калугин с Е.П. Сироткиным (физик из НИКИТЭТа). Сели. Александр Константинович тихо говорит: «А реактор-то взорвался от сброса стержней аварийной защиты. Помнишь отчет Саши Краюшкина? 10 номиналов по мощности после сброса стержней A3, если все они перед сбросом находятся в верхнем положении».
В пионерлагере оценили, сколько времени будет гореть графит. Составили докладную записку В.А. Легасову, По оценке — гореть ему 10-15 суток, В основу оценки легло наблюдение радиоактивного «гриба» над шахтой реактора (кажется, ошибся по времени немного). К концу первой декады мая в нагруженная песком и свинцом «Елена» перевернулась и встала почти в вертикальное положение уже в пустой шахте. Графит практически полностью выгорел. Трубы каналов обгорели так, что из схемы «Е» снизу торчат только огарки.
Переворот «Елены» приняли за взрыв. Было непонятно, по какой причине он произошел. Появилось много радиоактивной пыли и разговоров о том, что реактор снова «задышал». Анализ выбросов показал, что это не так.
В пионерлагере нас впервые переодели в рабочие комбинезоны. В столовой стояли тарелки, полные таблеток с йодом.
Когда вернулись домой в конце первой декады мая, на мне был уже 4-й комплект рабочей одежды. По мере удаления от станции пришлось переодеваться. Последнее переодевание было на аэродроме. Долго ждали посадки в самолет. Сидели в автобусе с открытой дверью. Автобус привлекал внимание: все пассажиры в серых робах-комбинезонах. Подходили, спрашивали об аварии. Прислушивались к разговорам. Мы молчали.
В Быково прямо в самолете нас встретила группа наших дозиметристов во главе с сотрудниками Курчатовского института Е.О. Адамовым и А.Е. Бороховичем. Переносной дозиметр в руках Адамова резво трещал, когда датчик подносили к ботинкам, комбинезону. Авторучка в кармане затрещала резвее. Голова — треск как пулеметная дробь. Снова екнула селезенка, когда датчик поднесли к горлу. Пулеметная дробь перешла в сплошное равномерное верещание. Дозиметристы, может быть, посмеются над моей оценкой ситуации, но голову после бани в санпропускнике я долго и безнадежно мыл. Пришлось остричься.
В августе 1986 г. я возвращался из командировки на ЧАЭС вместе с начальником группы по безопасности Чернышевым. Фамилию запомнил, так как по материнской линии я Чернышев, В самолете и у меня на квартире долго беседовали о причинах взрыва реактора. Собеседник мой страшно удивился, когда узнал, что реактор РБМК-1000 на ЧАЭС мог взорваться в любой момент, если нарушить Регламент, допустить снижение оперативного запаса реактивности до состояния, когда все стержни СУЗ находятся в верхнем положении, мощность снижена, а температура воды на входе в каналы максимальна. Если в этот момент сработает аварийная защита реактора, взрыв неизбежен. А мы, — проговорил он, — несколько раз в год выходили на мощность после кратковременных остановок в таком состоянии реактора. Не успевали вовремя подняться и теряли запас реактивности, боялись попасть в «йодную яму». Диспетчер требовал подъема мощности реактора (для него — «самовара») любой ценой. Обычно эта ситуация возникала зимой, когда особенно требовалась энергия. Везло. Таков был реактор...
Что же случилось на 4-м блоке 26 апреля 1986г.?
Объяснить причины взрыва реактора задача непростая, так как единая точка зрения до сих пор отсутствует.
Как известно, прототипом реактора РБМК стал промышленный реактор-наработчик оружейного плутония. Два таких реактора недалеко от Томска и один — недалеко от Красноярска до сих пор надежно работают (вот уже больше 40 лет) и производят тепло и электроэнергию. Остановлены они будут, скорее всего, после пуска замещающих мощностей по теплу, иначе города-спутники Северск и Железногорск останутся без коммунального тепла.
Так вот, в технических условиях на промышленный реактор было записано, что стержни аварийной защиты должны останавливать реактор за 2-3 с. Это требование на промышленных реакторах выполняется с момента их строительства, стержни аварийной защиты полностью вводятся в активную зону за время около 5-6 с, а «глушится» реактор к 3-ей секунде, когда стержни примерно наполовину входят в его активную зону.
В технических условиях на РБМК-1000 было записано такое же требование. Однако в процессе работы над проектом реактора оказалось, что осуществить ускоренный ввод стержней СУЗ в активную зону трудно. В промышленных реакторах контур охлаждения стержней СУЗ разомкнут, охлаждающая вода, пройдя реактор, не возвращается обратно в контур, поэтому в нем сравнительно легко организовать охлаждение каналов СУЗ путем так называемого пленочного охлаждения, при котором стержни под собственным весом «падают» практически в пустой канал. В реакторе РБМК контур замкнут, каналы СУЗ заполнены водой, пленочное охлаждение организовать затруднительно, поэтому стержни СУЗ вводятся принудительно и с меньшей скоростью. Проектанты пошли по упрощенному пути: физический «вес» стержней, т.е. способность поглощать нейтроны, увеличили, а скорость ввода уменьшили так, что в активную зону стержни вводились за 18 с, т.е. почти в три раза медленнее, чем в промышленных реакторах. Когда об этой особенности реактора услышали американцы в Вене в МАГАТЭ в 1986 г. из уст В.А. Легасова (он рассказывал о Чернобыльской катастрофе), то очень удивились, заявив, что еще в 1953 г. ими было выдвинуто категорическое требование к скорости ввода аварийных стержней в 2-3 с. чтобы исключить любую возможность неуправляемого разгона реактора на мгновенных нейтронах (это требование на промышленных реакторах реализовано с момента их пуска.
Еще об одной роковой особенности аварийной защиты реактора. Однажды, в середине 70-х годов, в институте Курчатова обсуждались строительные конструкции ЧАЭС. Речь зашла о бетонных конструкциях подреакторного помещения: уж слишком оно показалось глубоким. В результате обсуждения было принято предложение сэкономить бетон и уменьшить его глубину почти на 2 метра. В результате пришлось уменьшить длину вытеснителей стержней СУЗ до 4.5 м, так как полная их длина (7 м) уже помещалась в подреакторном пространстве, если стержни СУЗ введены в активную зону на всю их длину. В общем-то, решение было обоснованным: вытеснители стержней СУЗ были введены в проект для экономии нейтронов, а эффективность их оптимальна, если вытеснители (в случае вывода поглощающих стержней полностью из активной зоны) располагаются в центральной ее части. Верхние и нижние края вытеснителей, располагаясь на периферии, практически бесполезны, так как там мало нейтронов. Поясним, что вытеснители выполнены из графита в оболочке из сплава алюминия. Графит значительно меньше поглощает нейтроны, чем вода, поэтому вытеснители призваны удалять воду из каналов СУЗ, когда поглощающие стержни выведены в верхнее положение и не участвуют в регулировании мощности реактора. Это решение привело к тому, что в нижней части активной зоны в каналах СУЗ оказался столб воды около 1,2 м высотой, когда поглощающая часть стержней выведена из активной зоны. Такая ситуация часто возникает в переходных режимах, особенно после кратковременных остановок или перевода реактора с большей мощности на меньшую. В это время снижается запас реактивности вследствие «отравления» активной зоны ксеноном, стержни из реактора выводятся в верхнее положение. Чтобы поддержать мощность на меньшем уровне или вывести ее на необходимый уровень при пуске, нужно уменьшить «бесполезное» поглощение тепловых нейтронов, что и делается путем извлечения стержней СУЗ из активной зоны.
И третья особенность РБМК. Во время проектирования реактора да и в последующие годы не знали с достаточной уверенностью (не было расчетных программ и условий для надежных реакторных экспериментов), каковы будут изменения реактивности, если в рабочих каналах, в случае роста мощности, возрастает количество пара, т.е. уменьшится количество «плотной» воды, поглощающая способность которой значительно выше пара (этот эффект назван «плотностным эффектом реактивности»). Тогда считалось, что плотностной (или паровой) эффект реактивности если и положителен, то только на этапе среднего изменения плотности теплоносителя, а когда вода в канале полностью заменяется паром — эффект отрицателен, т.е. мощность реактора должна снижаться. При положительном плотностном эффекте реактивности мощность реактора возрастает с ростом количество пара, соответственно «подхлестывается» и рост мощности реактора.
Как оказалось впоследствии, в результате расчетов по новым программам, замена воды паром вызывала резкий скачок реактивности, причем такой величины, что мощность реактора должна была возрастать на «мгновенных» нейтронах за несколько секунд до значений, превышающих начальную в десятки и сотни раз.
Есть еще один эффект, значение которого для устойчивой работы реактора не было достаточно осознано — это «двугорбость» распределения энерговыделения по высоте активной зоны, что связано с большим выгоранием топлива в центре зоны по сравнению с верхней и нижней периферией (в условиях стационарного режима перегрузок топлива).
Вот четыре эффекта, которые привели к взрыву реактора такого масштаба, о возможности которого разработчики того времени практически не знали и не догадывались.
Тут следует сказать, что кое-что все же знали по расчетам и экспериментам. Еще за три года до аварии расчетом было показано: если все стержни СУЗ, расположенные в верхнем положении, т.е. когда поглощающая (активная) их часть выведена из активной зоны, будут вводиться в активную зону, то в первые секунды действия стержней вследствие вытеснения воды из нижней части каналов СУЗ графитовыми вытеснителями возможен кратковременный всплеск мощности реактора до десяти раз от начальной мощности.
Возможный рост реактивности вследствие замещения воды в канале паром с ростом мощности в данном расчете не рассматривался. В связи с этим и по другим причинам, обусловленным устойчивостью работы реактора, в технологическом регламенте существовал пункт, категорически требующий «глушить» мощность реактора, если количество стержней СУЗ в активной зоне достигает пятнадцати. В этом случае поглощающая часть стержней СУЗ, находящаяся внутри активной зоны, по мере их дальнейшего ввода в активную зону снижала реактивность реактора и приводила к его остановке.
За три года до аварии были приняты решения о переделке стержней СУЗ с целью исключить «эффект вытеснителей». Однако ничего не было сделано.
Наша рабочая комиссия сразу заметила нарушение Регламента в действиях операторов: в активной зоне находилось всего 2 стержня СУЗ вместо необходимых больше пятнадцати для продолжения работы. Но мог ли сброс стержней СУЗ в условиях эксперимента с выбегом турбин привести к такому взрыву?
По лентам самописцев было видно, что за несколько (1-2) секунд до роста давления в сепараторах, и после роста (значит, и взрыва) расход на всех 8-ми насосах резко упал практически до нуля. Появилась идея: при малой мощности и при их неустойчивой работе, все насосы закавитировали, так как там появился пар, произошел срыв их работы и подачи воды в реактор. Именно поэтому произошел перегрев твэлов и труб ТК, что привело к их разрыву и дальнейшему развитию аварии. (В момент эксперимента с выбегом части насосов все насосы работали не в номинальном режиме с заметным превышением расхода, что увеличивало вероятность их срыва).
Идея понравилась почти всем, особенно представителям Главного конструктора реактора. Последующий расчетный анализ по более совершенным программам показал, что причина взрыва реактора была в другом. Вот как развивались события, по моим представлениям.
Во время эксперимента с отключением турбин и выбегом насосов мощность ректора с трудом поддерживалась на низком уровне (~20% от номинала). Запас реактивности падал из-за «отравления» ксеноном. Чтобы поддержать мощность и довести эксперимент до логического конца,операторы практически все стержни СУЗ вывели из активной зоны (осталось в соответствии с записями на лентах ДРЭГ всего 2 стержня). Тем самым было нарушено важное для безопасности положение Регламента. Эксперимент почти закончили, реактор работал неустойчиво. Слышен был шум в насосном помещении — кавитационный грохот, с которым хорошо знаком эксплуатационный персонал при нарушении оптимальных условий работы насосов. Видимо в этот момент оператор реактора заметил небольшой рост мощности реактора, связанный с ростом количества пара в каналах. Ситуация напряженная, стержни автоматического регулирования мощности бездействуют. Им принято вполне разумное решение «глушить» реактор «кнопкой» аварийной защиты. Через две-три секунды вода была вытеснена из всех каналов СУЗ, введена положительная реактивность, достаточная для роста мощности нижней части активной зоны. Верхняя часть активной зоны снижает свою мощность, так как в нее вводятся поглощающие стержни. Однако нижняя ее часть продолжает разгоняться, так как реактор в какой-то степени разделен на две мало связанные друг с другом части вследствие двугорбости кривой энерговыделения по высоте реактора. Начался разгон мощности реактора на мгновенных нейтронах вследствие вытеснения воды из нижней части каналов СУЗ и положительного эффекта реактивности из-за роста количества пара в нижней части рабочих каналов. Появление пара в нижней части рабочих каналов (для начала кипения большого роста мощности не требовалось, т.к. вода находилась практически при температуре насыщения) привело к полному выталкиванию воды из технологических каналов. Поглощающая часть стержней СУЗ к этому моменту вошла в активную зону всего на 1,5-2 метра и не препятствовала росту реактивности в нижней пятиметровой части активной зоны. Разгон мощности на мгновенных нейтронах в сотни раз от номинала за первые 2-3 секунды «взорвал» твэлы. Насосы прекратили подачу воды вследствие резкого повышения гидравлического сопротивления активной зоны. Раскаленная топливная «пыль» с паром (на фоне роста давления в активной зоне и в сепараторе до 80-85 атмосфер и полного прекращения расхода в насосах) перегрела, в основном излучением, трубы технологических каналов до температур, при которых произошел их разрыв. Именно в это время слышались шум и рокот из центрального зала, которые приняли за первый взрыв в центральном зале. Вода и пар с перегретой топливной «пылью» заполнили реакторное пространство, попали на горячий графит, температура которого к этому времени была порядка 350-400°С. Давление в реакторном пространстве возросло до значений, при которых была сорвана верхняя биологическая защита (схема «Е», «Елена»), разорваны вверху каналы, оборваны нижние трубы-калачи, подводящие воду к рабочим каналам. Под давлением в РП просел нижний «крест» (схема «С»), на который опирается нижняя биологическая защита (схема «ОР»).
Тепловой взрыв реактора был вторым взрывом, который слышал персонал. В этот момент были разрушены верхние и нижние коммуникации, отводящие пароводяную смесь и подводящие воду к технологическим каналом, помещения насосов и барабанов-сепараторов. Вместе с паром в отверстие после подъема и сдвига схемы «Е» были выброшены наружу графитовые блоки с кусками циркониевых труб и тепловыделяющих сборок. Находящийся снаружи здания реактора персонал (по докладным запискам) видел искры и раскаленные куски чего-то, напоминающие «горящие тряпки».
Первая, начальная фаза чернобыльской трагедии, как я ее представляю, закончилась. Оставшаяся в шахте реактора большая часть топлива и графита стала разогреваться за счет остаточного энерговыделения продуктов деления в топливе. Охлаждающая вода в принципе уже не могла попасть в активную зону, так как все коммуникации были порваны. Графит нагрелся до 700-800°С и сам стал гореть. Температура горящего графита, могла возрасти до 1500°С. За несколько дней графит, циркониевые трубы, циркониевые оболочки твэлов практически полностью выгорели. Тяжелые фракции топлива в шахте реактора остались (некоторые эксперты утверждают, что там ничего не осталось), летучие и газообразные осколки деления урана оказались выброшенными в атмосферу.
Чем же можно закончить? Вот несколько ЕСЛИ БЫ. Если бы реактор был спроектирован добротно, без отмеченных выше недостатков в системе управления защиты (СУЗ) и в характеристиках активной зоны, и еще если бы вовремя модернизировали СУЗ, если бы был подготовленный, дисциплинированный и квалифицированный персонал... Если бы проектанты-конструкторы всерьез провели исследование возможных аварийных ситуаций и довели их результаты до эксплуатационного персонала... Если бы в начале 80-х годов провели ВАБ реакторов РБМК...
ВАБ — вероятностный анализ безопасности. В США его основные принципы были разработаны после аварии на атомной станции в Пенсильвании Тримайл Айленд в 1979 году. В ВАБ рассматриваются самые вероятные и невероятные, возможные и невозможные аварийные события и их сочетания и наложения. Уж возможность этой аварии была бы тщательно рассмотрена, а ее вероятность была бы минимизирована.
Кстати, диверсия в виде осмысленного доведения реактора до аварийного состояния в условиях нарушения регламента, скорее всего была бы в ВАБ рассмотрена тоже. Но все — это умные мысли на лестнице.
А закончить хочется известным выражением: не ищите злого умысла там, где все объясняется глупостью. Или не ищите потусторонних сил там, где все объясняется силами земными.

Заменили их не из-за дефекта (кстати, это слово пишется с одной "ф"), а только потому, что "обжегшись на молоке дуют на воду" (с)
Причина аварии - чисто человеческий фактор.
Разогреть реактор до теплового взрыва можно только одним способом - полностью отключив защиту и перекрыв охладитель.
И не лезьте в то, о чём не имеете ни малейшего представления!
:-(

[Сообщение изменено пользователем 18.09.2007 15:42]

:appl:

Реактор в БАЭС невозможно разогнать до взрыва в принципе. Хоть что с ним делай - в худшем случае он заглохнет.

Надеюсь, что баэсники не будут опровергать это..))))

я читал книгу человека которого обвинили во взрыве, назначив его стрелочником. он действовал по инструкции. это же подтвердила стенограмма. и я проверил что действительно данный реактор критиковался неоднократно. в нём при постепенном вводе стержней сверху в придонной области образовывалась неустойчивая область - местные неуправляемые реакторы. это и случилось. при этом необходимо включаить аварийную остановку реактора, которая в свою очередь и привела к ещё большей дистабилизации. в последующих реакторах стали применять ввод стержней не только сверху, но и с боков
Реально виноват совсем другой чел, директор кб, который игнорировал предупреждения. ща поищу название книги

http://www.fictionbook.ru/ru/author/dyatlov_anatol...
Чернобыль. Как это было
Анатолий Степанович Дятлов
(он проводил отключение реактора и его обвинили во взрыве)

Там и человеческий фактор был, и конструктивная недоработка. Скажем так, если бы за пультом сидел физик ядерщик, который бы понимал, что делает, а не действовал по инструкции, не грохнуло бы. Если бы реактор был спроектирован для безопасной, а не экономичной работы, - тоже бы не бабахнуло. В режиме, в котором работал реактор перед взрывом, 2-х стержней вполне хватало. Более того, при большем количестве стержней он бы просто заглох на 6 часов минимум. Потому что попал в йодную яму.
Итак, в Чернобыле реактор на быстрых нейтронах канального типа. Управляющие стержни стоят вертикально в металлических трубах. По этим же трубам идёт вода, выполняющая роль охладителя и одновременно рабочего тела для паровой турбины. Активная зона реактора имеет довольно небольшие размеры. В диаметре гораздо меньше длины стержня. Дальше слишком много нейтронов улетает мимо. Чтобы повысить КПД реактора, управляющие стержни сделаны не целиком из замедлителя (чето вроде бористого железа, кажется). Вместо этого они сделаны из 3-х частей - середина из замедлителя, края, вроде, из алюминия (не факт). Это и есть конструктивная ошибка. Дальше станет ясно, почему.
Во время испытаний мощность реактора падает. Это приводит к сваливанию в йодную яму (механизм можно поискать в интернете). Чтобы из неё вылезти, надо повысить реактивность реактора. Для этого выводятся стержни. В случае чернобыля остались 2 штуки. Это нормальная практика в принципе. Иначе реактор заглохнет. Ничего страшного в теории нет. НО. Реактор таки надо глушить. Что делают? Жмут кнопку. По кнопке остальные стержни (вроде их было 15, не помню) под своим весом падают в реактор. В это время в трубах, по которым ходят стержни, вода. Вода - хороший замедлитель. Стержни на концах алюминиевые. Метра на полтора. Алюминий - никакой замедлитель. Когда все 15 стержней одновременно своими алюминиевыми частями входят в активную зону, и вытесняют оттуда воду, чего получается? Правильно - дурное повышение реактивности. Температура подскакивает практически мгновенно, вода в трубах закипает, трубы деформируются, стержни не успев упасть застревают. Усё, пишу тебе из горящего танка... Если бы стержни были из замедлителя по всей длине (здравствуй, ошибка проэктирования). Если бы они падали по-очереди с некоторым временным интервалом (насколько я понимаю, это можно было организовать, если бы не давили капу)... Нифига бы не было.

и чему радуетесь? сами читали свою статью? 90% вины - конструкция реактора. рано или поздно это бы произошло всё равно.

сам такой

инструкция эксперимента реактора - это же квентиссенция всего мозгодумия всех физиков-ядерщиков. умнее её ничего быть не может не должно. отклонение от инструкции приводит к непредвиденным последствиям. виновато железо, тем более в таких вещах как ядерная энергетика не должно быть никаких авось, на которые надеялись проектанты реакторы, а наоборот должны быть десятикратные защиты от дураков.

Железо да, виновато. Пожалуй, в первую очередь. Однако аналогичные ситуации на аналогичных реакторах разруливаются без проблем. Опусканием стержней по-очереди. Когда по инструкции надо давить капу. В принципе... Насколько я понял, инструкция предусматривала, что реактор не должен работать со всего 2-мя стержнями в активной зоне.

Однако красиво.
Статью осилил. на почтение и понимание ушло аж 40 минут! :-)

я лишь поддержал автора, который придерживается моей точки зрения.... не кипятитесь...)

статью читал конечно... единственное - она не моя, это очерк (воспоминания) непосредственного очевидца и ликвидатора...

есть ещё... озвучить?

Про эвакуацию все-таки выложу.
........................................

Взрыв в Чернобыле отозвался в судьбах и биографиях сотни тысяч людей. Бросая на произвол судьбы все нажитое, работу, дом — кто в чем стоял оказывался перед неизвестностью. С собой были только документы и необходимые вещи, ведь эвакуировали всего на несколько дней, а оказалось — навсегда.
«Великое переселение» не только отрывало людей от своих корней и бросало в чужую среду, но и обусловливало душевную тревогу, вызывало множество стрессов.
Предоставлялась ли чернобыльцам психологическая помощь и вообще существовали ли в то время такие службы — об этом наш разговор с кандидатом психологических наук, руководителем проекта Программы развития Организации Объединенных Наций в Украине Оксаной ГАРНЕЦ.
— К сожалению, на тот момент психологических служб, которые бы сопровождали весь этот процесс, просто не существовало. Они были созданы только в 1992 году. В Киеве же на момент аварии как раз организовывался психологический центр, и это было нечто экзотическое. То есть психология как практическая наука — помочь выйти из депрессии, решить личные проблемы — только начинала развиваться. Инициировала создание центров социально-психологической помощи пострадавшим чернобыльцам организация ЮНЕСКО в 1991 году (они до сих пор работают в Славутиче, Бородянке, Иванкове, Коростене, Боярке). Это произошло после того, как тогдашнее правительство признало, что у нас есть постчернобыльские проблемы и нам необходима международная помощь. Всем понятно, что психологическая поддержка пострадавших была запоздалой.
Наша справка
В 1986 году Оксана Гарнец участвовала в создании первого и единственного на то время в Киеве психолого-консультативного центра. В 1988-м перешла в Институт психологии в лабораторию, изучавшую последствия Чернобыльской катастрофы для подростков. Именно тогда было проведено исследование детей-переселенцев и тех, которые проживали на загрязненных территориях. С 1987 по 1990 годы действовала программа по изучению психологической ситуации после Чернобыльской аварии. Потом — затишье. К сожалению, методический постоянный психологический мониторинг состояния детей-подростков и их семей не проводится.
— Каковы последствия эвакуации?
— То, что население отнеслось к этому спокойно и с пониманием, свидетельствует: люди, работающие в атомной энергетике, в определенной степени психологически готовы к экстремальным ситуациям, несмотря на то, что до того дня утверждалось: атомная энергетика безопасная и экологически чистая.
Во время экстренной эвакуации из 30-километровой зоны прежде всего вывозили детей — детсадами, школами. Родители некоторое время их разыскивали, так как не всегда было ясно, куда их вывезли. Исследование показали: если дети в экстремальной ситуации находятся рядом с родителями, они воспринимают ее, скорее, как приключение. Иначе ребенок, не понимая, что происходит, переживает огромный стресс, который со временем начинает реализовываться, налагая определенный отпечаток на его психику.
— Как семьи приживались на новой почве?
— Из Чернобыльского региона переселяли целыми селами. Новые дома неплохого качества, с газом, со всеми удобствами возводились рядом с существующим селом, где условия жизни были намного хуже. Это порождало зависть. Более того, среди взрослых велись разговоры, что переселенцы заразные, излучают радиацию. Эти мифы, возникавшие из-за отсутствия корректной информации, срабатывали. Например, в школах на их детей показывали пальцами. Тогда никто не думал о том, что прежде чем переселять, необходимо провести разъяснительную работу с местными жителями, а затем — помочь выстраивать сельскую общину, чтобы проблемы чернобыльцев стали понятными. Или, скажем, район Троещины должны были заселить киевляне, годами стоявшие в очереди. Но новое жилье досталось тем, кто остался без крыши над головой. Беда в том, что людям не объясняли, что происходит. Отсюда и непонимание.
Совсем другая ситуация была с людьми, уезжавшими из загрязненной зоны во время планового переселения. Перед тем их информировали, у них интересовались, куда они хотят перебраться, гарантировали соответствующие условия проживания. После переезда они намного лучше и легче адаптировались в других регионах, чем те, кто попадал туда в форс-мажорных обстоятельствах.
Как-то разговаривала со старушкой, которая с Житомирщины возвратилась назад — в 30-километровую зону. Там с дедом обзавелись своим хозяйством и чувствуют себя абсолютно счастливыми. На мое удивление, что бежали от лучших условий, женщина сказала: здесь, в нашем Полесье, земля сухая, куры могут выйти поклевать, а там чернозем — у курицы лапы вязнут. 90 процентов всех пострадавших проживали в сельской местности. Поэтому, прежде всего, это — сельская катастрофа. А крестьяне, как известно, навеки прикипают к насиженным местам. И прижиться где-то в других местах им крайне тяжело.
— Страдали ли люди фобиями в результате хронического стресса?
— Фобии, спровоцированные непрофессиональной информацией, которая подавалась населению, были в самом начале. Очень хорошо помню, как 5 мая тогдашний министр здравоохранения по телевидению уверял, что все прекрасно, никакой угрозы нет, но закройте форточки, каждый день делайте влажную уборку, мойтесь после каждого выхода на улицу и т. п. Непродуманное информирование вызвало парадоксальные фобические реакции у населения. Например, среди лета некоторые киевляне начали одеваться, будто зимой. Но отмечу, что много было психосоматических реакций. Как известно, стрессогенные ситуации влияют на физическое здоровье. Это доказанный факт: стрессы провоцируют сердечно-сосудистые заболевания, аллергию, нарушения пищеварения и т. п. Ведь те, кто живет в ожидании болячек, в конце концов, их получают. А у больного свое объяснение — от радиации. О влиянии радиации написано немало. Все зависит от того, как мы воспринимаем эту информацию. Конечно, здоровье надо беречь, но не надо связывать все нелады с последствиями катастрофы.
— Исполнилась 21-я годовщина той страшной атомной ночи. Подросло уже новое поколение переселенцев. Отразился ли на них чернобыльский синдром?
— В результате исследования среди подростков-непереселенцев (контрольной группы) и переселенцев в конце 90-х годов вырисовалась такая картина: детям контрольной группы виделся в будущем только позитив — поступление в вуз, свадьба, большая семья и т. п., продолжительность жизни не менее 95 лет. А подростки-чернобыльцы делили жизнь на до и после аварии. Будущее им представлялось безрадостным, а себя дети видели больными и отмерили свой век 65-летней отметкой...
.............

И последний очерк.

Ликвидация последствий аварии на ЧАЭС и выводы специалистов.
___________________________

Когда, почему и зачем я попал на ликвидацию аварии?
На этих страницах уже упоминалось о том, что в последнее время работы на Нововоронежской АЭС моим делом было обобщение технических предложений, подготовка и согласование с различными ведомствами и организациями исходных материалов по выводу первого блока из разряда действующих после двадцатилетней эксплуатации — на такой гарантийный срок рассчитывался первый корпус энергетического реактора. Вопрос очень сложный, не решенный до конца и до сих пор.
Проблем масса: что делать с высокоактивным крупногабаритным оборудованием, с облученным ядерным топливом, с жидкими изотопными отходами, со зданиями и сооружениями и т.п. Экономически целесообразно ли применить принцип "зеленой лужайки", т.е. все снести, дезактивировать площадку и использовать ее под строительство нового, более совершенного энергоблока или другого производства. (Такой принцип был реализован при ликвидации АЭС "Шиппингпорт" в США и "Токай-I" в Японии). Но как и чем сносить, вывозить опасный груз, да и куда, в какие хранилища? Или все радиоактивные строения обезопасить надежными, неразрушающимися в течении длительного времени (порядка 100 лет) конструкциями, а нерадиоактивный комплекс после модернизации продолжать использовать по прямому назначению. Но как и чем строить, какой выбрать материал, где гарантия такого требуемого долголетия?
Эта головная боль энергетиков Дона и непреодолимый до настоящего времени айсберг других вопросов проявились и после апрельской катастрофы 86-го года на Припяти. В решении некоторых их них у нас уже поднакопился кое-какой опыт — по разработанному нами техзаданию строилось хранилище крайне радиоактивных внутрикорпусных устройств реактора — и поэтому звонок из Москвы заместителя начальника главка Союзатомэнерго Мохнаткина Александра Николаевича не был для меня неожиданным:
— Слушай, Николаевич, в чернобыльской зоне заканчивается строительство саркофага и полным ходом идет сооружение стационарных могильников, пунктов дезактивации, спецпрачечной, санпропускников. Ты тут понабил шишек по подобным делам и считаю, что там очень пригодишься. Я уже подписал телетайпограмму на твой вызов. А Нововоронеж подождет, он не аварийный. Игнатенко я сообщил, он тебя знает, так что давай, помогай в беде...
С Александром мы в свое время вместе работали у финнов, он был у меня в подчинении, а у Игнатенко Евгения Ивановича, назначенного руководителем работ по ликвидации последствий аварии от Минатомэнерго, я несколько раз присутствовал на совещаниях в министерстве.
Управившись за пару дней с прохождением обязательной в этом случае медицинской комиссии, оформив командировку и справку режимного отдела о допуске к работам с документами для ограниченного круга лиц, я 17 ноября 86-го года спецрейсом вылетел в Киев. В самолете, в то время постоянно курсирующим от министерства, было битком народа, многие в транспортной спецодежде, мрачные, нелюдимые. Сидящая напротив женщина в трауре, несколько раз внимательно взглянув на меня, вдруг сказала:
— Мне кажется, я вас видела на фотографии с моим Анатолием. Вы не учились в Обнинске в прошлом году на курсах повышения квалификации? Я Ситникова...
Ее лицо передернулось, затемнилось, уткнулось в дрожащий в руках носовой платок. Я знал, что Ситников Анатолий Андреевич, заместитель главного инженера по первой очереди станции после добросовестного (иначе он не мог) детального осмотра по заданию руководства не находящегося в его ведении взорвавшегося блока настолько переоблучился, что не спасла и пересадка костного мозга. По трехмесячным курсам он запомнился мне как волевой, целеустремленный, крепко сбитый мужчина, ежедневно бегавший по утрам и никогда не принимавший участия в наших послесаунных мужских посиделках. (Чуть позже, мне рассказали еще об одном представителе Чернобыльской АЭС на упомянутых курсах, Лютове М. А., замглавного по науке, который мгновенно испарился со станции от страха ответственности и радиации. Тот, напротив, вспоминается как большой приверженец чванства и обильного пития).
Трагедия была еще и в том, что, как потом выяснилось, объективная информация Ситникова администрации ЧАЭС о полном разрушении реактора оперативно не была принята во внимание...
Прибыв в Чернобыль, меня вновь заставили пройти медкомиссию, не поверив привезенной справке из специализированной медсанчасти, уже два десятка лет обслуживающей персонал атомщиков. Игнатенко поручил мне временно исполнять обязанности начальника производственно-технического отдела возглавляемого им объединения "Комбинат", созданного как координирующая структура производства всех работ в зоне, независимо от ведомственной подчиненности.
Уже практически был закрыт саркофаг (объект "Укрытие"), уже заканчивали вчерне дезактивацию и подготовку к пуску третьего блока, уже погибли от тяжелейшей формы лучевой болезни тридцать один человек и три пилота разбившегося вертолета, уже сидели арестованными якобы прямые виновники аварии, уже Союз неправедно, по-коммунистически сформулировал в МАГАТЭ причины взрыва этого "уе...а" — только так называли многие эксплуатационники своего "кормильца". Но еще чувствовался в воздухе незабываемый металлический привкус, еще висело над погибшим монстром брюхо осветительного аэростата, еще солдаты-резервисты счищали с крыши машинного зала мощные загрязнения, еще продолжался лесоповал рыжих, вымерших сосен (ведь дерево как человек — 400 – 600 рентген ударного разового облучения и оно гибнет), еще мыкались по городам и весям от неустроенности тысячи эвакуированных семей, еще предстояло решать десятки задач по представительному контролю за поведением остатков ядерного топлива в саркофаге и им самим, предотвращению загрязнения грунтовых вод, захоронении бесчисленного тоннажа разнообразных твердых и жидких отходов, очистке территории 30-км зоны и т. д. и т. п.
До нового 87-го года, т.е. почти полтора месяца, я работал без выходных по вахтовому методу как командированный персонал. Чем занимался? Организовывал специализированное предприятие по дезактивации, транспортировке, переработке и захоронению радиоактивных отходов, впоследствии названное "Комплекс" с расположением в г. Припять.
Ситуация была тяжелая. Ведь наряду с первичным загрязнением громадной территории после взрыва в зону было завезено невиданное количество техники, оборудования, материалов, применяющихся при строительстве саркофага, гидротехнических сооружений, земляных работах и которые в свою очередь стали грязными, "натянув" на себя приличную активность и брошенные где попало. Мы частенько натыкались на КРАЗы, КАМАЗы, БТРы, БРДМы, ИМРы, БАТы, автобусы, тракторы и проч. с рентгенными уровнями излучений. Облетая несколько раз зону на вертолете, я наблюдал удручающую картину: безобразные навалы металлолома, мебели, матрацев, военного обмундирования, строительных конструкций и прочего хлама, что было разбросано при съездах с дорог, в лесу, на берегах рек Припять, Уж, Илья, Вересня. А ведь все это надо было обмерить по степени загрязнения, подогнать грузоподъемные механизмы, рассортировать и вывезти по пунктам локализации, которых при дезактивационных работах моих предшественников не существовало. Случайные, наспех выбранные места временных хранилищ "рыжего леса", спецодежды, спецобуви, снятого грунта и щебенки с пpомплощадки также требовали своего решения по нормативному перезахоронению. Приходилось думать и о налаживании долгосрочного режима работы в зоне — постоянном пылеподавлении, дезактивации материальных ценностей, пунктах санитарной обработки автотранспорта (ПУСО), санпропускниках, спецпрачечной, стационарных могильниках.
Но, конечно, главной задачей, поставленной перед всеми ликвидаторами, была скорейшая дезактивация опаленной смертельными изотопами местности, ее городов, деревень, лесов, полей, предприятий народного хозяйства и возвращение их в нормальный человеческий ритм нашей жизни. Сегодня, подводя 10-летний итог выполнения этой задачи, все специалисты по данной проблеме должны с неотвратимой горечью поставить свои подписи под безутешным приговором о своей научной несостоятельности, практическом бесплодии, калекообразном администрировании и неразумной трате налоговых денег при работах в зоне, Я — ставлю свою подпись. Ведь радиационная фиброма планеты с радиусом в 30 километров за десятилетнюю, казалось бы, деятельную борьбу за выздоровление, не вылечена ни на один квадратный метр! Радиоактивность, открытая 100 лет назад в 1886 году Беккерелем, постоянно присутствует в нашей индустрии и мы обязаны регулировать ее воздействие на организм человека в допустимых пределах, не взирая на аварии и катастрофы. Значит, что? Может быть следует коренным образом пересмотреть суть производимых работ по дезактивации в зоне и начинать все сначала? Да, пожалуй...
Но я отвлекся, забежал вперед. В самом конце декабря 86-го я поехал на Новый год к семье, в Нововоронеж и утром в поезде обнаружил кровавые пятна на простыне. Мои вздутые ранее от интенсивного облучения две бородавки на пальце и запястье левой руки лопнули, а потом бесследно исчезли. Вероятно, это была единственно полезная терапия для моего организма по ионизирующим воздействиям повышенной мощности. Далее, уже работая в зоне штатным сотрудником с января 87-го по апрель 91-го, я в 88-м перенес третью в моей жизни (но не последнюю) операцию по удалению левой части щитовидной железы. До этого чувство комка в горле и общая слабость давили на меня совсем тревожащим постоянством. (Между прочим, в контрактах западных стран по сооружению атомных объектов присутствует специальная статья о гарантируемой Поставщиком степени риска при авариях и выходе радиоактивности вне установки, определяемой по накоплению йода-131 в щитовидной железе ребенка за фиксированное время).
После полного выздоровления и возвращения с больничного медики устроили мне обструкцию, говоря, что я не могу дальше работать на производстве, где присутствуют источники ионизирующих излучений. В те драконовские времена это для меня было подобно крушению. Ведь мне было 47 лет, возраста и льготного стажа по списку № 1 по выходу на пенсию у меня не хватало, закон о чернобыльцах еще не родился и переквалифицировываться в таких годах, согласитесь, крайне тяжело, особенно морально.
Я говорю медикам: хорошо, пишите в амбулаторной карте что вы выводите меня из зоны по заболеванию, связанному с ликвидацией последствий катастрофы, у вас на руках мои исходные данные до и в момент работы в Чернобыле. После этого я собирался оформлять акт по форме Н-I — все специалисты, связанные с промышленностью, знают что это такое — дававший мне право оформлять инвалидность. Медики так всполошились, что не могли решить этот вопрос где-то 2 – 3 месяца — у них была секретная инструкция любыми путями уходить от такой связи. До чего же надо невзлюбить свой народ, чтобы выдумать такое! Ситуация разрешилась следующим образом: медики потребовали гарантий предприятия в виде санитарно-радиологической характеристики с щадящим режимом моей последующей работы. Щадящий режим... Это практически означало, что я, находясь в должности зам.главного инженера и мотаясь по объектам, порой "забывал" свой дозиметр в ящике стола, на том все и кончилось.
Первоначально моя работа доставляла мне глубокое удовлетворение. Мы наладили эффективное пылеподавление дорог различными экспериментальными составами, обустроили контрольными скважинами по грунтовым водам вновь возникшие хранилища высокоактивных отходов "Подлесный" и на промплощадке, ликвидировали очень загрязненные деревни Копачи, Янов, Шепеличи (интересно, есть ли они сейчас на новых картах?), вывезли из нерегламентных могильников Чистогаловка, Толстый лес и других все, что там находилось, в проектный могильник "Буряковка" — в траншеи с глиняными замками, очистили от зараженной техники открытую автостоянку на Лубянке, наладили и пустили в постоянную эксплуатацию цех дезактивации, спецпрачечную в Припяти, ПУСО на Лелеве, Рудня-Вересня, Диброва. Много времени и сил уделяли удерживающим радиоактивный смыв береговым защитным укреплениям, разделительным дамбам, противопаводковым мероприятиям. Меня за беспощадную борьбу с находящимися вне вахты горе-рыбаками, таившимися нередко в ужасно загрязненных местах и ловящих сомнительной чистоты рыбу, прозвали "Пума" — за то, что я носил рыжую, из искусственного меха шапку, уж не помню с какого склада полученную как спецодежда.
Здесь я хотел бы добрым словом вспомнить о тех военнослужащих, которые старательно и, порой, с поразительной смекалкой выполняли несвойственные им задачи и практическим участием помогали достижению поставленной цели. А как не вспомнить своих колег. гражданских, часть из которых с первых дней находилась в зоне — двух Смирновых, Вячеслава и Ростислава, Рогатникова Арнольда, Стародумова Валерия, моего директора, Трембача Бориса, Юрченко Александpа, Велавичуса Виктора, Васюковича Игоря, Панасевича Эдуарда, нововоронежцев Токарева Анатолия, Шелдышева Виктора, Закусова Владимира, Исайкина Николая, Данилова Виктора, Гукалова Владимира, Козлова Александа, Никулина Михаила — всех перечислить невозможно.
Все больше вникая в проблемы 30-км зоны и перспективы ее дальнейшего использования, я все чаще и чаще стал задумываться о целесообразности производимых нами работ, их смысловом содержании и конечной цели. Ведь генеральной концепции с вразумительным финалом по зоне не существовало. Мы, например, не знали, что делать с зараженными лесными массивами, пахотными землями, грязными водоемами. Бесчисленные научные договоры ПО "Комбинат" с союзными и украинскими институтами плодили только бумагу, какая-то стадийность и этапность борьбы с массовой загрязненностью не формировалась. Единственное, что мне тогда пришлось по душе, было толковое техзадание на проектирование технологии и устройств по дезактивации пруда-охладителя и промплощадки ЧАЭС, разработанное сотрудником одного из институтов Москвы Мацкевичем Г. В., но оно было почему-то тут же забыто. Специализированного предприятия "Комплекс", в котором я работал и каким задумывал ранее, также не получалось. Мы работали на обычной технике, не приспособленной для условий радиационно-опасных дезактиваций, погрузок и транспортировки отходов, грубейшим образом нарушая санитарные правила и нормы радиационной безопасности (СПОРО-85, НРБ-76/87, ОСП-72/78 и др.).
Чтобы хоть куда-то двигаться в плане выполнения требований о закрытой перевозке радиационных грузов, по моему техзаданию один КРАЗ, как опытный образец, был оборудован нержавеющей крышкой с масляным приводом двухстороннего действия. Но главный инженер объединения Синюков И.А., от которого зависела дальнейшая разработка этого направления, идею не поддержал, этот КРАЗ вскоре куда-то делся, у меня осталась одна фотография. Параллельно я пытался развернуть работы по поставке в зону спецтехники в виде мощных прессов для компактирования металла, печей для сжигания р/а отходов с очисткой газов до нормируемых значений, мусороперегрузочных станций, оборудования для дезактивации древесины (отделение коры от ствола, утилизация пеньков, сучьев, вершины, подроста и т.п.), установок для снятия грунта, битумирования и остекловывания жидких отходов. Даже списался с давно известной мне финской фирмой "Иматра Войма" по новому способу обработки органических низкоактивных отходов микробиологическим способом в результате воздействия бактерий — получается чистый газ и активный остаток меньшего объема. Побывал в московских организациях Машиноимпорт, Минлеспром, Атомэнергоэкспорт, заехал в Загорск на НПО "Радон" к специалистам по сбору, обработке и хранении радиационного "добра".
У меня скопился приличный комплект материалов по всему вышесказанному, но странное дело: руководство объединения (Седов В. К., Синюков И. А., Купный В. И., Холоша В. И. — тогда секретарь парткома, сейчас руководит Минчернобылем) не проявляли никакого энтузиазма к инициативам нашего предприятия и даже, наоборот, всячески старались воспрепятствовать любым начинаниям. Принятая ими целевая программа "Полигон" имела явно научный уклон, изобиловала многочисленными повторами и параллелизмом по тематикам договоров, чувствовался протекционизм в выборе некомпетентных исполнителей и совершенно не рассматривалась практическая сторона вопроса — когда же, кто и как начнет полномасштабно "лечить" зону.
В результате за те четыре с половиной года, что я работал на ликвидации последствий аварии, в адрес "Комплекса" не поступило ни одной единицы спецтехники, не считая пары опытных образцов по снятию грунта и обработке загрязненной почвы при сельхозработах, не выдерживающих никакой критики. Зато с завидным упорством продолжали непонятно для чего строить ПУСО "Хойники" (там нет огороженной зоны) и громадный санпропускник со спецпрачечной в Лелеве.
Естественно, в силу своего характера и профессиональной оценки текущих событий, я постоянно "возникал", писал служебные записки, доказывал свою точку зрения на оперативках. Дело было не в огульном критиканстве и нудливом брюзжании по мелочным промахам, я был принципиально не согласен с курсом объединения.
Как вы думаете, чем кончилось это противостояние? Правильно, увольнением с работы. Причем, мотивировка была вроде бы благообразной — по окончании срочного трудового договора, хотя двумя месяцами ранее я подал заявление с просьбой продлить договор, но оно где-то гуляло с непредставлением мне никакой информации о принятом решении. А тут пришла кадровичка, принесла приказ и трудовую книжку — на, мол, распишись и катись ко всем чертям...Ну что было делать?
Cижу, как в дерьме. Вот, думаю, реальные понятия таких выражений, как "охота на ведьм", "ату его!", "не вякай!" и т.п. Расписался в ознакомлении с приказом и кадровичка ушла. Само собой пришли на ум под настроение строчки Евтушенко, всю жизнь задиристого и бесстрашного:
Обидели. Беспомощно мне. Стыдно.
Растерянность в душе моей, не злость.
Обидели усмешливо и сыто.
Задели за живое. Удалось.
Удалось им, Синюковым, Седовым, не только вызвать в моей душе растерянность и беспомощность — это было сиюминутным,— но и непреодолимое желание усмешливым и сытым доказать, что я не пешка и не собираюсь прощать хамского беззакония — в этом я был уверен.
Понадобилось четыре месяца, чтобы восстановить свой статус-кво. Это длинная история, с работой комиссии по трудовым спорам, профсоюзного комитета, прокуратуры, суда.
Меня восстановили в прежней должности (хотя она была к тому моменту искусственно упразднена) и выплатили деньги за все дни вынужденных прогулов. Правда, к сожалению, не за счет руководителей и юристов объединения, на суде я на этом настаивал и закон предусматривал такой вариант. Позднее я выступил в местной прессе с этой неблаговидной тяжбой и подал заявление на увольнение по собственному желанию — какая там могла быть работа после всего случившегося! Тем более, что к тому времени я уже окончательно разуверился в принятой стратегии и тактике производства работ по отчужденной территории, а ездить на вахты только для того, чтобы получать повышенные зарплаты, — было не в моих жизненных правилах.
Горе неизбывное — Чернобыль... Ему СТАЛИ подвержены миллионы людей (ООН называет цифру 9 миллионов), десятки тысяч квадратных километров поверхности планеты. Ему БУДУТ подвержены (в той или иной степени) нарождающиеся и будущие жители Земли, экология окружающей среды. Но ему БЫЛИ подвержены задолго до катастрофы наши программы развития ядерной энергетики и строительства АЭС с тоталитарным подходом к их размещению, обоснованию безопасности, развитию экспериментальной базы, экономической целесообразности, природоохранным мероприятиям. Интенсивное реакторостроение канального типа аппаратов с необоснованными научными и опытными данными по единичной мощности неумолимо приближало нас не к эпохе коммунизма, а к эпохе "чернобылизма". К эпохе горя, страданий, мозговой растерянности, массовых заболеваний, безысходному суициду. Не только мне, рядовому инженеру, но многим работникам промышленных министерств, Госплана, заводов-изготовителей, строительных и эксплуатационных организаций было непонятно: зачем строить атомные станции с РБМК — реактор большой модели канальный, которые по всем параметрам (почти) проигрывают станциям с корпусными ВВЭР — водоводяной энергетический реактор. Конкретно: АЭС с РБМК при одинаковой установленной мощности с ВВЭР имеют почти в три раза больший размер активной зоны (габариты размещения ядерного горючего), в два раза большее количество главных циркуляционных насосов и органов системы управления и защиты (СУЗ), в 1,3 – 1,5 раза выше расход железобетона и металлоконструкций, многократно превышают количество сварных швов и арматуры на высоком давлении, не имеют возможности переработки отработанного ядерного топлива и т.д. И самое главное, решающее, что убийственно усугубило последствия взрыва чернобыльского реактора — это отсутствие защитной оболочки и жидкостного борного регулирования, которые невозможны при таком типе реакторов. (Здесь я не говорю о низком уровне научно-технических разработок по обоснованию нейтронно-физических и теплогидравлических процессов, а также неудовлетворительной конструкции органов СУЗ, проявившихся непосредственно в момент взрыва и до того времени тщательно скрывав- шихся создателями реактора).
Спрашивается, неужто правительство СССР, ЦК Компартии, Академия наук, надзорные органы не ведали, что творят, давая широкую столбовую дорогу в жизнь этим чудовищам? Да, конечно же знали, да конечно же понимали, но существовавшее в то время на всех уровнях мощнейшее военно-промышленное лобби превалировало над всем: над безопас- ностью, над экономикой, над разумным сопоставлением оборонного потенциала страны и жизненным уровнем народа, над властью, над миром. "Ястребы" кировали, это было государство в государстве, не контролируемое никем. Они говорили: канальные реакторы с обычной водой под давлением с графитовым замедлителем прекрасно зарекомендовали себя на наших объектах, вырабатывающих плутоний-239 для ядерного оружия, и они с таким же успехом в кратчайший срок ликвидируют острейший дефицит в электроэнергии, тем самым приблизив нас к "светлому" будущему человечества — коммунизму (но не подтверждали никакими объективными данными). А если Союз пойдет по пути сооружения корпусных ВВЭР, хотя и более безопасных и экономичных, то это потеря времени, средств, распыливание машиностроительных мощностей, научного потенциала. Ведь мы, мол, имеем уже отлаженные производства основного технологического оборудования и прирост одного, полутора миллиона киловатт в год установленной энергетической мощности никакими другими производствами восполнить невозможно.
Да, действительно, это было так, но экспериментальная обоснованность безопасности таких АЭС, расчетно-теоретическая подкрепленность работы станций в различных режимах, осмысливание коэффициентов мощности офигенной по размерам активной зоны (грубо говоря, тормозного эффекта), оценка быстродействия примененных органов СУЗ, исследование инерционности контура в целом и так далее настолько отставали, насколько очередные блоки плодились на Ленинградской, Курской, Смоленской, Чернобыльской, Игналинской площадках.
Напрашивается еще один вопрос: а что, те властные структуры, которые верховодили в то время, были врагами своего народа, если санкционировали именно такое первоначальное направление бесперспективного развития ядерно-энергетического комплекса? Нет, они были такими же жертвами существующих в их ведомствах умалчивания, недоисследованности процессов, излишней секретности, научной разобщенности, академического апломба...
Но все-таки в конце семидесятых опомнились, сравнили свои "победоносные завоевания" с мировой поступью атомной энергетики и начали строить как положено — корпусные реакторы, защитную оболочку, развитые системы безопасности и т. д.
Меня так и подмывает здесь подкрепить свои рассуждения ссылками на публикации авторитетных ученых, грамотных специалистов, талантливых руководителей с масштабным мышлением или, наоборот, недотеп с министерским портфелем (у меня такой литературы достаточно), но я не буду этого делать — верьте или не верьте на слово.

Теперь непосредственно об аварии на четвертом блоке Чернобыльской АЭС. Сразу же, после катастрофы, меня обуяла профессиональная страсть разузнать все мельчайшие подробности случившегося, инженерно размыслить о происшедшем, соединить в логическую цепочку те трагические события. Но это оказалось крайне сложным делом в то время из-за отсутствия достоверной информации и намеренным желанием "великих мира сего" обвинить только эксплуатационный персонал в разрушении реактора.
С учетом сказанного об РБМК выше, я с большим сомнением отнесся к отчету СССР в МАГАТЭ в августе 86-го и выводам международной консультативной группы при его гене- ральном директоре (так называемый отчет INSAG-I, повторившей практически слово в слово высказывания советских представителей. На суд в июле 87-го меня не пустили, но по пересказываниям его слушателей там все было предопределено заранее: и тщательно подобранные эксперты, и направленность задаваемых вопросов, и "неслышимость" обвиняемых. Несколько обнадежило сообщение, что из уголовного дела в отдельное производство выделены материалы по факту несвоевременного принятия мер к совершенствованию конструкции реакторных установок данного типа для проведения дополнительного расследования, но оно, как известно, не состоялось, а к 70-летию революции было и вовсе амнистировано.
Правительственная комиссия, работавшая в зоне, также этим не занималась. И пошли гулять по свету произведения Юрия Щербака, Григория Медведева, Владимира Яворивского, Андрея Иллеша, Любови Ковалевской, Владимира Губарева, Роберта Гейла, академика Доллежаля и других, где тиражировалось решение суда и где обслуживающий персонал ЧАЭС выставлялся главным виновником случившегося.
Но так думали далеко не все. Бывший зам. министра энергетики Шашарин Г.А., не подписавший первичный акт Правительственной комиссии и впоследствии из-за этого снятый с работы и исключенный из партии (ныне председатель Интератомэнерго), одним из первых на всех уровнях неутомимо доказывал с документами в руках, что первопричиной были неудовлетворительно обоснованные наукой физические процессы в реакторе при переходных режимах, отвратительная конструкция органов аварийной защиты, несущей, образно говоря, вместо спасительной брони роковой запал, наличие опасных всплесков парового и мощностного коэффициентов реактивности (мощности), отсутствие в проекте четких обоснований какие режимы являются аварийными и почему. И как следствие — несовершенный технологический регламент, способствовавший операторам проявить недостатки в проектировании установки в определенных условиях.
В то время, когда президент Академии наук Александров А. П., трижды Герой Соцтpуда, любимец партократии, напрочь отрицал ошибки конструкции реактора на межведомственных техсоветах и, по существу, открыл путь широкому кругу специалистов и общественности односторонней информации о причинах и обстоятельствах аварии, другой академик — Легасов Валерий Алексеевич — вынужденный повторить это в Вене, не смог позднее выдержать душевное смятение от этой защиты "чести мундира" и покончил с собой (его недописанный дневник с пронзительным названием "Мой долг рассказать об этом..." — дневник совестливого ученого).
Известный профессор Дубовский Б.Г., ранее руководивший (до 73-го) службой ядерной безопасности Союза (его лекции я слушал в Обнинске), говорит в 88-м: "Уму непостижимо, как могли проектанты систем управления и защиты РБМК допустить такие крупные, а в некоторых случаях и лишенные элементарной логики просчеты, Ведь по существу реакторы РБМК до 1986 г. не имели нормальной защиты. НЕ ИМЕЛИ ВООБЩЕ НИКАКОЙ АВАРИЙНОЙ ЗАЩИТЫ!" (выделено мной В. Ф.)
Комиссия Госпроматомнадзора Союза под председательством Штейнберга Н.А. и рабочая группа экспертов во главе с директором ВНИИАЭС Абагяном А. А. в 90 – 91-х годах независимо друг от друга скрупулезно и беспристрастно проанализировали по широкому диапазону реакторную установку IV-го блока ЧАЭС — до, в момент и после взрыва — и пришли к выводу, что она рано или поздно не могла не взорваться. Конечно, это могло произойти не только в Чернобыле, речь идет о любой станции с РБМК. Технический проект блока был разработан и утвержден с преступным игнорированием основополагающих, ключевых требований государственных нормативных документов по ядерной безопасности (от семи до тридцати пунктов по данным разных аналитиков). Аварийные инциденты в 75-м году на Ленинградской, в 82-м на ЧАЭС-I и в 83-м на Игналинской АЭС по рискованному увеличению нейтронной мощности при останове реактора надлежащим образом осознаны не были, дефекты по скорости срабатывания и конструкции нижней части органов СУЗ (без поглотителя) остались не устраненными на всех действующих блоках. Это русское "авось" проектантов, конструкторов, научной элиты, помноженное на бесхpебетность инспектирующих и эксплуатирующих организаций в требованиях по обоснованию безопасности реактора во всех режимах явило миру ту кошмарную апрельскую ночь 86-го года, которую будут помнить не одно поколение.
Не менее профессиональными и убедительными материалами о причинах и виновниках аварии я бы назвал публикацию хорошо мне знакомого Виктора Смутнева "В чем первопричина?" (газета "Мирный атом" Нововоронежской АЭС", 89-й год) и статью коллектива авторов-чернобыльцев "Кто виноват в причинах аварии на ЧАЭС?" в газете Украины "Комсомольское знамя" 25.04.90 г. Эти специалисты подробно и основательно рассмотрели фигурирующие в отчете института атомной энергии и сообщении в МАГАТЭ (86-й г.) предъявляемые обвинения эксплуатационному персоналу в нарушении регламента обслуживания и программы испытаний (всего шесть нарушений) и доказали (правда, с некоторой натяжкой) свою невиновность, в худшем случае "вторичность" приложения своих рук к содеянному.
Да, были пренебрежения к соблюдению обязательных процедур, излишняя самоуверенность в безопасности объекта, использование отрицательного опыта длительной эксплуатации блока с выведенными из работы технологическими блокировками. Но разве можно адекватно соотнести имевшие место нарушения инструкций оперативным персоналом к тем гигантским последствиям, которые возникли? Ведь невозможно себе представить, но нажатие в спокойной, деловой обстановке всего лишь одной кнопки по аварийному вводу в реактор поглощающих нейтроны стержней привело, наоборот, к мгновенному их размножению, неуправляемой цепной реакции и взрыву махины в 200 тонн ядерного топлива в течении пяти секунд! А где же глубоко эшелонированная защита, неоднократно декларируемая в нормативных документах? Где же принцип создания динамически устойчивых безопасных систем? Где, наконец, имеющая глубокий смысл в высоких технологиях "защита от дурака"?
В 92-м году вышел второй по теме доклад консультативной группы МАГАТЭ, INSAG-7, в котором акценты причин взрыва блока ЧАЭС-IV расставлены уже совсем по-другому, с учетом новых данных. В первую очередь подчеркиваются недостатки нейтронно-физических характеристик активной зоны реактора (наличие больших положительных коэффициентов реактивности, неравномерность энерговыделения) и конструктивные ошибки в выборе органов СУЗ.
Однако и в первом, и во втором докладах INSAG отстаивает мнение, что действия персонала были неудовлетворительными, не была на должной высоте так называемая "культура безопасности". Это новое понятие, введенное МАГАТЭ после чернобыльских событий, весьма емкое, отражающее приверженность и личную ответственность всех лиц, занимающихся любой деятельностью, которая влияет на безопасность ядерных установок.
Культура безопасности предполагает всеобщую психологическую настроенность на соблюдение безопасности на всех стадиях жизненного цикла АЭС и охватывает как высшие сферы управления (законы, правительственные решения), так и всю цепочку до рядового дежурного дозиметриста. Если смотреть под таким углом зрения, то какого уровня должна была быть культура безопасности у оперативного персонала ЧАЭС, если закона о использовании ядерной энергии не существовало (появился через 9 лет после аварии), если надзорная деятельность долгое время была ведомственной, если проектанты и конструкторы были монополистами в принятии ответственных решений, если высокие умы Петросьянц, Александров, Доллежаль, Емельянов, Майорец и др. постоянно твердили, что атомные станции с РБМК являются самыми надежными, безопасными, экологически чистыми, простыми в обслуживании. То есть культура безопасности, как понимает ее МАГАТЭ, до 86-го года в Союзе была в самом зачаточном состоянии (если была) на самом высшем уровне власти и науки, не говоря уже об эксплуатационниках. Их некому было правильно ориентировать, целенаправленно обучать и поддерживать их знания и умение на тренажерах — таковые отсутствовали вообще.
Последним, довольно интересным, что я читал об аварии, была книга Святослава Чачко "Предотвращение ошибок операторов на АЭС" (М., Энергоатомиздат, 92 г.). Автор анализирует многие аспекты ошибочных действий человека, психологические факторы, принципы составления регламентов и инструкций, конструкции щитов управления и их оснащенность и т.д. Тщательно рассмотрев аварию на IV-м блоке ЧАЭС во многих ракурсах, он пишет: "Историкам науки предстоит выяснить, каким образом сложилась атмосфера, в которой коллективы научных работников, не имея достаточных оснований и отметая критику одиночек, прониклись уверенностью в непогрешимости своих решений..., в практической безопасности таких реакторов, как РБМК-1000". И далее: "Современный конструктор обязан исследовать и проектные, и гипотетические, и запроектные аварии, включая катастрофические события. Для РБМК это не было сделано Не было проведено моделирование катастроф". Заканчивает он фразой, с которой я полностью согласен: "Оператор — последнее звено в цепи, и его ошибки нередко представляют собой прямые следствия ошибок теоретиков и конструктора".

Мой итог следующий. Не пора ли дирекции Чернобыльской АЭС (Господин Парашин Сергей Константинович, будьте настойчивы!) обратиться в Генпрокуратуpу, Кабинет Министров или Верховный Совет с требованием возбудить судебное дело в одном из международных судов (Гаага, Вена, Стокгольм, Амстердам, где еще?) по пересмотру приговора Верховного Суда Союза ССР от 29 июля 87-го года с целью определения истинных виновников глобальной катастрофы века и вынесения справедливого решения. Тем более, что Украина недавно стала полноправным членом Совета Европы. Мной не владеют чувства отмщения, расправы, кровожадности и т.д. Мне, как и любому обывателю на этой Земле хотелось бы, чтобы такая катастрофа никогда не повторилась, чтобы ее углубленное расследование и сделанные выводы получили такой резонанс в обществе, который уберег бы каждого от опрометчивых решений в атомно-энергетической и других отраслях промышленности. А не ограничиваться шестью ранее осужденными сотрудниками ЧАЭС, как главными виновниками аварии. (Из живых осталось только трое, недавно, в январе 96-го умер Дятлов А.С.).

И еще об одном страшном горе, извергнувшимся из горящего ядерного реактора и распространившимся как разъедающий душу на многих землян. Это — радиофобия, животный синдром страха перед радиацией. Однажды, по моему распоряжению отдезактивированный до установленных норм кабель, перемотанный на чистые барабаны, был направлен на один из заводов в Киеве. Вдруг звонок: "Вы что там, ох..., гоните к нам радиацию! У меня кладовшица уже третий день лежит при смерти, как увидела отгрузочные документы. Накатала заявление в прокуратуру, Я вынужден отправить кабель обратно". Объяснять, что следовало бы внимательно посмотреть приложенную справку дозиметрического контроля, было бесполезным...
Уже работая в Киеве после зоны, я познакомился с одним инженером-монтажником (назовем его Я.), который в июле 86-го работал пару часов вне зоны с техдокументацией, привезенной со станции. После этого он так настроил себя на полученную недопустимую дозу облучения, что таял на глазах. Я как-то остался с ним наедине и говорю:
— Послушай, так нельзя. Ведь бумаги, с которыми ты работал, не могли быть загрязненными более, чем 50 бета-частиц на квадратный сантиметр в минуту. Иначе их из зоны бы не выпустили, это предельная норма по загрязнению. А при такой мощности внешнего излучения можно жить сотни лет. У тебя в квартире стены излучают больше (другого, правда, вида излучения), да и солнечная, космическая, поверхностная радиация всюду и везде, но все живут и здравствуют. Если хочешь знать, радиация породила нашу планету. В конце концов, почитай литературу о ликвидаторах аварии, какие дозы облучения получили они. Рядом с тобой работают кадры с ОЛБ — острой лучевой болезнью и ничего, пашут... Я, например, не собираюсь в ближайшие годы помирать...
Остановившийся взгляд, на лице потерянность и обреченность, он не слышал меня. Через полгода после этого разговора я присутствовал на его похоронах... Горе неизбывное— Чернобыль!
Ядреным морозным утром я приехал на территорию церкви архистратига Михаила в Дарнице, Киев, которая сооружается в память о чернобыльской беде. Очищенные от снега дорожки, уже действующие часовня и вспомогательная церквушка дарили своим прихожанам отраду молитвы и песнопений во славу Господа, но фундамент основного здания был мертв: строительство главной церкви остановилось — нет средств. На насыпанном небольшом кургане возвышался колокол, мраморные плиты погибших четко впечатались своими обметенными квадратами в снежный покров кургана. Я обошел его кругом, зашел в церковь и осенил себя крестным знамением в память об этих отважных людях, поставил свечку.
К великому сожалению, но в вышедшем два года спустя после аварии фотоальбоме "Чернобыльский репортаж" нет фотографий всех тридцати четырех первоначально унесенных жизней. В своем экземпляре я до сих пор собираю автографы помещенных там участников ЛПА. Некоторых уже нет в живых — Щербина, Легасов, Михалевич... Успеть бы за другими...
__________________________________

как говорится, no comments

В 1 квартале 2008 , кстати, выходит полноценный приквел к СТАЛКЕРу. Разработчики обещают новую революцию в игровом мире.
Посмотрим..)

Ага... как же! Плесните в раскалённый пустой чайник воды - вот вам и тепловой взрыв.
Взрыв - в данном случае - не ядерный (каковой обычно и подразумевают дилетанты в своих спорах), а тепловой.
В 1957 году на "Маяке" хлопнуло - будьте любезны. А всех-то дел - цистерна с раствором плутония мгновенно вскипела и... бах!
На полторы тысячи километров раздуло. Т.наз. Восточно-Уральский радиоактивный след (ВУРС).

[Сообщение изменено пользователем 20.09.2007 08:59]

а есть где почитать про это?
или все материалы засекречены наглухо?

"Тайны "сороковки" - книга.

Шифр издания: К2-91358
Автор(ы): Новосельцев ,Ю. Ф., Толстиков В.С.
Заголовок: Тайны "сороковки"/Ю. Ф. Новосельцев; В.Новоселов ,В.Толстиков;[Авт. предисл. А.Н.Подольский] . -[2-е изд., испр. и доп.]
Выходные данные: Екатеринбург :Уральский рабочий, 1995
Кол. характеристики: 446 c.
ISSN/ISBN: 5-85383-102-Х
ББК: Ц 901
Предметные рубрики: Ядерное оружие--история создания.

Ищите в сети.

[Сообщение изменено пользователем 20.09.2007 11:23]

[Сообщение удалено пользователем 20.09.2007 11:29]

а было очень интересное мнение что это был ТЕРРАКТ иоли САБОТАЖ.

Думаю, что ниже вы найдете ответ на свои вопросы...

В год 20-летия Чернобыльской аварии в украинских СМИ под интригующими заголовками появилось несколько статей, по тональности которых можно было подумать, что их авторы, наконец-то, расскажут мировой общественности "правду о Чернобыле".
Эти статьи поначалу породили надежду найти в них новую и, главное, достоверную информацию о Чернобыльской аварии, которая открыла бы нам "истину в последней инстанции".

Однако их прочтение закончилось глубоким разочарованием, ибо какие-либо новые сведения в них отсутствовали, а сам материал содержал ряд неточностей и умолчаний, вводящих украинскую и международную общественность в заблуждение в отношении действительных обстоятельств и причин этой трагедии 20-го века.

Ниже рассмотрим наиболее распространенные из них.

Неточности и умолчания как метод дезинформации общественности.
Во избежание кривотолков следует сразу отметить, что основные содержащиеся в статьях голые факты - это правда и только правда.
Однако далеко не вся, а только выборочная, что вообще типично для материалов, выпущенных эксплуатационщиками как официально, так и неофициально.
Например, в одной из них сообщается, что инспектор А.А. Ядрихинский незадолго до самой аварии "выявил в конструкции реактора и его системах безопасности 32 грубейших нарушения".
И далее автор подводил читателя к выводу, что именно из-за них взорвался реактор 4-го блока ЧАЭС, а персонал здесь не причем.
Да, сам факт нахождения целых 32 нарушений имел место быть. Но автор этой статьи "забыл" при этом сообщить, что эти нарушения к истинным причинам Чернобыльской аварии никакого отношения не имеют. В этом непредубежденный читатель сможет убедиться сам, прочитав второй раздел настоящей статьи. А к этому можно также добавить, что при желании такой квалифицированный инспектор, как А.А. Ядрихинский, смог бы найти 32 "нарушения" в реакторах АЭС всех других типов (ВВЭР-1000, БН-600 и т.д.), как он их нашел в реакторе РБМК-1000.
Было бы у него желание и соответствующее задание.
Но откуда берутся эти "нарушения" или "недостатки" в такой новейшей технике, как реакторы? В основном, от времени. Ибо реакторы АЭС задумываются в одно время, проектируются в другое, строятся в третье, а эксплуатируются в четвертое время.
Между первым и четвертым временем обычно проходит лет 10 -15. За это время появляются новые, более прогрессивные технические решения, новые материалы, новые технические возможности, а также ужесточаются требования к уровню безопасности АЭС на основе накопленного за это время опыта их эксплуатации.
В результате реакторы АЭС уже в начале их эксплуатации становятся технически не самыми совершенными и в них при желании можно найти не только 32 "недостатка", но и больше.
В этом отношении показателен опыт Франции, которая обеспечивает себя электричеством более, чем на 80 % за счет работы АЭС. Проверка французских АЭС, предпринятая после Чернобыльской аварии и стимулированная ею, на соответствие их систем безопасности современным требованиям показала, что примерно две трети французских АЭС им не соответствуют.
И это естественно, ибо они были спроектированы и построены в 60 -70 годах в соответствие с требованиями безопасности того времени. Тем не менее, во Франции реакторы АЭС почему-то не взрываются даже при таком изобилии "недостатков". Значит, дело не в них, а чем-то другом.
Далее этот же автор убеждает читателя: "Физикой и конструкцией реактора, в том числе системой его управления и защиты не была исключена... возможность "разгона" мощности реактора при некоторых рабочих ситуациях его промышленной эксплуатации". А также, что "главный конструктор не предупредил (персонал ЧАЭС - авт.) о способности РБМК к "саморазгону" в определенных ситуациях".
В других статьях мы встречаем, по сути, тот же аргумент: "Персонал не знал, что реактор может взорваться..."
Но это, уж извините, просто детский лепет 5-летнего мальчика типа: "А я не знал, что если хрустальную вазу сбросить со стола, то она разобьется. Я думал, что она останется целой". Однако представляется, что в этом месте авторы откровенно лукавят, особенно один из них, который перед самой аварией как раз и отвечал за соблюдение ядерной безопасности на ЧАЭС и поэтому подозревать его в подобном элементарном незнании нет оснований.
Но если к этим утверждениям отнестись более официально, то возникают следующие возражения. Во-первых, главный конструктор вовсе не обязан и даже физически не может "предупредить" лично всех СИУРов, ВИУРов, НСБ, НСС, ЗГИСов, ГИСов и остальных работников АЭС и министерства об этом свойстве реактора.
Поэтому его изучают еще на студенческой скамье. Во-вторых, свойство "разгоняться" "в определенных ситуациях" присуще любому реактору АЭС - и РБМК, и ВВЭР, и БН и ВТГР и т.д. Это их свойство становится известным уже студентам 4-го курса инженерно-физических специальностей.
В ВУЗе же они узнают, что священная обязанность персонала АЭС - не загонять реакторы в такие "ситуации". А официально ему это делать категорически запрещает Регламент, т.е. правила их безопасной эксплуатации.
И если персонал эти правила не выполняет и делает с реактором все, что ему или его начальству хочется, то, становится очевидным, что все эти разговоры о "недостатках" реактора являются просто отвлекающим маневром.
Но предположим, что персонал всего этого действительно не знает. Тогда естественно возникает вопрос, а на каком основании такой персонал вообще был допущен к управлению реакторами? Ведь таким работникам просто нечего делать на АЭС.
Под словом персонал здесь имеются ввиду все, кто имеет отношение к организации работы на реакторах АЭС, - и операторы, и дирекция, и министерские работники. Однако, если в их число все-таки попали и те, кто этих свойств реакторов действительно не знает, то тогда главными преступниками становятся те, кто поставил такой персонал управлять реакторами на любом управленческом уровне.
Хотя юридическая ответственность за безопасность реактора не снимается и с тех, кого поставили вопреки профессиональным требованиям. Естественно, что все это не относится к вспомогательному персоналу АЭС.
Но наши оппоненты стараются об этих прописных истинах не вспоминать, так как они мешают им вводить в заблуждение украинскую и международную общественность. Такая целенаправленная "забывчивость" наших оппонентов из эксплуатационщиков наводит на мысль, что выяснение объективной истины в Чернобыльской аварии их не очень-то и интересует. Их интересует что-то другое.
Причем, впервые это было отмечено специалистами по реактору РБМК-1000 в официальной публикации еще в 1994 г. А мой опыт дискуссий с ними по вопросу новой хронологии последней минуты перед аварией убеждает, что вся их активность в СМИ вызвана желанием помочь своему бывшему начальству хоть как-то спасти честь ведомственного мундира.
При этом основной расчет делается на глубокую атомную непросвещенность украинской общественности и высокого начальства.
Ну, а интерпретация выбранных фактов и выводы наших оппонентов вызывают только ироническую улыбку. Особенно утверждение, что "...причины аварии на ЧАЭС и ее виновники были определены максимально точно...". И где б Вы думали? На заседании Политбюро ЦК КПСС 3 июля 1986 года!
Можно просто восхититься членами Политбюро - атомная наука своего слова еще не сказала, официальное следствие по аварии еще далеко не закончено, а они уже все про всех знают.
И к тому же "максимально точно". Получается, что в Политбюро работали самые лучшие в стране специалисты по реакторам. Согласитесь, что это совсем несерьезно.
От содержания статей остается устойчивое впечатление, что их авторы психологически все еще живут в 1986 г., а их кругозор в вопросах Чернобыльской аварии ограничивается материалами 1986 г., а в лучшем случае материалами 1991 г.
Однако с тех пор уже минуло 20 лет. За эти годы появилось гигантское количество новых материалов, официальных, полуофициальных и неофициальных. Многие из них в 1986 г. и в 1991 г. вообще не существовали, а некоторые были строго засекречены, и поэтому были недоступны даже официальным комиссиям.
К 2001 г. таковых накопилось достаточно много, чтобы восстановить реалистическую картину аварии. Как раз эта работа и была выполнена в Институте проблем безопасности атомных электростанций Национальной академии наук Украины (ИПБ АЭС НАНУ).
И если некоторым нашим оппонентам наш институт в НАНУ "отыскать не удалось", нам остается им только посочувствовать.
Ниже доступным языком кратко излагается наша реалистическая версия. Более подробно с ней можно познакомиться в более ранних работах автора. Надеюсь, она окажется объективно полезной украинской и международной общественности.
Я также надеюсь, что она окажется полезной и для расширения кругозора наших оппонентов до современного уровня знаний об обстоятельствах и причинах Чернобыльской аварии и мы, наконец, придем с ними к консенсусу.
Конечно, эти надежды относятся только к тем оппонентам, которые искренне хотят найти объективную истину. И не относятся к тем, кто использует Чернобыльскую аварию для политических спекуляций или в карьеристских целях.
Ибо последние играют в свои игры, не имеющие никакого отношения к научному анализу.
Авария на Чернобыльской АЭС
На уровне научных знаний сегодняшнего дня картина Чернобыльской аварии в очень кратком изложении представляется следующей. При этом следует отметить, что эта картина может углубиться после рассекречивания 57 томов уголовного дела по Чернобыльской аварии.
Непрофессиональные действия персонала, выразившиеся в систематическом нарушении Регламента (перечислить все нарушения не позволяет объем статьи, но их можно найти во многих официальных и полуофициальных документах), привели реактор в неуправляемое состояние.
Думается, что даже самые принципиальные наши оппоненты согласятся с тем, что если оперативный запас реактивности (ОЗР) становится меньше 15, то реактор надо срочно глушить, так как создатели реактора не могут гарантировать безопасность его управления в таком режиме.
Об этом недвусмысленно было сказано в Регламенте: "При снижении оперативного запаса реактивности до 15 стержней реактор должен быть немедленно заглушен".
А персонал 4-го блока продолжал работать и при ОЗР, равном 12, и, как показали послеаварийные расшифровки магнитной ленты, при ОЗР, равном 6-8, и, как показали специалисты именно по реактору РБМК-1000 из "Курчатовского института", изучавшие днем 28 апреля 1986 г. в бункере ЧАЭС подлинные распечатки ДРЕГ, при ОЗР, равном 2. С профессиональной точки зрения это уже была авантюра в чистом ее виде.
Почему испытатели на нее пошли? Это отдельный вопрос, который здесь не рассматривается.
Даже студенту 4-го курса инженерно-физических специальностей известно, что при ОЗР, равном 6-8, и, тем более, 2, реактор РБМК-1000 попадает в неуправляемое состояние. Работать в таких условиях - это все равно, что ехать в автомобиле по оживленной улице, бросив руль и тормоза.
Поэтому катастрофа была неминуемой. Конечно, персонал 4-го блока не хотел взрывать реактор, а стремился побыстрее выполнить программу электротехнических испытаний. А далее, скорее всего, увлекшись проведением многообещающих электротехнических испытаний, персонал сначала "просмотрел" начало неуправляемой цепной реакции, а затем "задержался" с ручным вводом защиты.
Эта "задержка" и позволила реактору перейти на мгновенные нейтроны с последующим мощнейшим взрывом. А аварийная автоматика не заглушила аварийный реактор, когда он только начинал "разгон" на запаздывающих нейтронах, так как была ранее отключена, как выяснилось не так давно, персоналом же при помощи, так сказать, "нештатных средств". При этом персонал в очередной раз грубейшим образом нарушил Регламент. Ибо пункт 11.1.8 последнего недвусмысленно требовал: "Во всех случаях запрещается вмешиваться в работу защит, автоматики и блокировок, кроме случаев их неисправности...".
Эту общую картину Чернобыльской аварии подтверждают не так давно рассекреченные результаты независимого расследования, проведенного "компетентными органами". Интересно отметить, что при чтении стенограммы вышеуказанного заседания Политбюро 3 июля 1986 г. создается впечатление, что все его члены и даже сам генсек не были ознакомлены с ними.
Конечно, если эта стенограмма, появившаяся не в официальных документах ЦК КПСС, а в СМИ, не является очередной фальшивкой 90-х годов, "слитой" в СМИ в пропагандистских целях.
По этому вопросу есть очень большие сомнения, ибо ее действительное происхождение до сих пор покрыто тайной. К тому же никакой официальный документ до сих пор не подтвердил ее подлинность. А то, что рассказывается в СМИ о ее происхождении, больше похоже на не очень умелую легенду прикрытия.
Но не будем очень строги к этим СМИ, ибо они могут оказаться не виноватыми в дезинформации, так как заинтересованные лица могли использовать их "втемную", рассчитывая на ненасытную жажду их редакций к сенсациям. И поэтому по своей достоверности эта стенограмма просто несравнима с официальными материалами "компетентных органов".
Для краткости приведем только две цитаты из этих уникальных документов, и непредвзятому читателю все станет ясно:
"...общей причиной аварии явилась низкая культура работников АЭС. Речь идет не о квалификации, а о культуре работы, внутренней дисциплине и чувстве ответственности" (документ N 29 от 7 мая 1986 г).
"Взрыв произошел вследствие ряда грубых нарушений правил работы, технологии и несоблюдения режима безопасности при работе реактора 4-го блока АЭС" (документ N 31 от 11 мая 1986 г).
Это был окончательный вывод "компетентных органов". Как видно, их выводы практически полностью совпадают с выводами работ ИПБ АЭС. Но есть "небольшая" разница. В ИПБ АЭС к ним пришли только через 15 лет после аварии, пробираясь сквозь густой туман дезинформации, а, бывало, и прямой сознательной клеветы на атомную науку и ее ученых со стороны заинтересованных лиц.
А "компетентные органы" истинные причины Чернобыльской аварии окончательно установили всего за две недели. И не надо удивляться такому короткому сроку, ибо их выводы, как выяснилось только через 17 лет после аварии, делались на основании гораздо более достоверной документальной базы, чем была доступна всем официальным комиссиям и более поздним исследователям.
Видимо, поэтому наши минэнерговские оппоненты стараются в своих материалах выводы "компетентных органов" попросту замалчивать, раз не могут опровергнуть. А зря, ибо учет этих выводов является прямым критерием степени объективности любого исследователя причин Чернобыльской аварии.
Объективность в Украине все же восторжествовала
Когда во второй половине 2005 г. стало известно, что в Украине начинает работать очередная официальная группа, которая должна была подготовить "Национальный доклад" к 20-летию Чернобыльской аварии, вся общественность пожелала ей успеха в этом многотрудном деле. А также выразила надежду, что хотя бы на этот раз материалы и выводы станут научно объективными и взвешенными в отличие от материалов официальных комиссий 1991, 1996 и 2001 гг..
Было очевидно, что в Украине такое станет возможным только в том случае, если эту группу возглавит ученый из Национальной академии наук Украины (НАНУ), достаточно просвещенный в области физики реакторов.
И это условие естественно, ибо в НАНУ реактор РБМК-1000 не придумывали, не проектировали, не строили и не эксплуатировали. Поэтому у ее сотрудников не было и не могло быть каких-либо узковедомственных пристрастий ни к реактору РБМК-1000, ни к персоналу ЧАЭС.
Было также очевидно, что если во главе этой группы окажется очередной выходец из минэнерговской номенклатуры, то тогда ее работа закончится очередной официальной попыткой хоть как-то спасти честь ведомственного мундира в безнадежной ситуации.
И тогда мы бы получили очередной вариант мифа о "злом драконе" - реакторе РБМК-1000 и "безупречных рыцарях" из Минэнерго. И если "безупречные рыцари" так и не смогли усмирить "злого дракона", то виноват в этом был бы только "дракон", в котором инспектор А. А Ядрихинский, как известно, нашел целых 32 "конструкционных недостатка".
Однако в этом случае такие материалы и выводы не имели бы никакого научного значения, как и всякая заказная пропагандистская беллетристика.
К счастью, дело обернулось так, что при подготовке "Национального доклада" анализ причин и обстоятельств Чернобыльской аварии по аварийным материалам, накопленным к 2005 г., был проведен под научным руководством академика НАНУ В.Г.Барьяхтара.
Так что объективность анализа была гарантирована. Этот анализ позволил впервые в Украине официально и правильно выделить ее главные причины. Вот они (и здесь я не боюсь повториться):
проведение электротехнического эксперимента, который был недостаточно полно и правильно подготовлен;
низкий уровень профессиональной культуры операторов, руководства станции и Министерства энергетики и электрификации СССР в области безопасности АЭС;
недостаточный уровень безопасности уран-графитового реактора РБМК-1000;
ошибки персонала ЧАЭС.
Еще раз напоминаем, что в такого рода документах принято выражаться только в очень дипломатичной форме.
А если отбросить дипломатические ухищрения, то очевидно, что если бы не было второй причины аварии , то не было бы первой, третьей и четвертой. И спорить здесь бесполезно, ибо критерием истины, как известно, является практика.
А практика 32-летней эксплуатации 17-ти блоков АЭС с реакторами РБМК-1000 ясно показала, что уровень безопасности этих реакторов оказался "недостаточным" только для операторов, дирекции и министерских работников, имеющих "низкий уровень профессиональной культуры".
Для остальных же операторов, дирекций и министерских работников он оказался вполне достаточным.
В целом же представляется, что по прошествии 20-ти лет после Чернобыльской аварии пора, наконец, ученым и эксплуатационщикам начинать дружить "чернобыльскими домами".
Ибо у первых есть понимание, что во всех деталях Чернобыльской аварии можно будет разобраться только в совместной работе ученых и эксплуатационщиков.
Ибо первые лучше знают процессы, проходящие в реакторе при нормальной его работе и при авариях, а также могут количественно оценить роль каждого из них в конкретных условиях. А вторые лучше знают реальную сторону работы на блоках АЭС, которая, мягко выражаясь, нередко заметно отличается от парадной ее стороны.
И Чернобыльская авария это ярко высветила.
Но независимо от того, какую корпоративную позицию в этом вопросе займут наши оппоненты, объективные научные исследования обстоятельств и причин Чернобыльской аварии будут продолжаться. "Шакалы воют - караван идет" учит нас восточная мудрость. И "караван" научных исследований шаг за шагом приближается к объективной истине, не обращая внимания на "вой" отдельных оппонентов.
Сейчас ожидаем рассекречивания материалов 57 томов уголовного дела по этой аварии. Следователи, которые его вели, рассказывают, что там есть такие разоблачающие документы, о существовании которых наши оппоненты даже не догадываются.
Думается, что после этого рассекречивания участие наших оппонентов в исследованиях может вообще не понадобиться.



[Сообщение изменено пользователем 24.09.2007 11:06]

Чего смотреть-то? Гумно гумном как и сам "Сталкер". GSC пальцовки топырили а укакались жиденько. Локации по 2 м.кв. "Приклеенные" предметы. Банальный респаун модным А-лайфом назвали. Баланс =0. Без модов в эту пре-альфу даже играть не имеет смысла. Элементы РПГ я там не видел. Да и вообще, профизделись производители... Даже "Бойлинг пойнт" старенький круче смотрится.


Ну кому-то на бесптичье и жопа соловей...