про секс с первой встречи и долговременность отношений :)

Несколько черно-белых фотографий на фоне серой пятиэтажки.
Я шла в общежитие и мечтала о душе и сне. Именно в таком порядке, ни одной более путной мысли в голове не было, я не думала о том, где я буду искать ключ от комнаты, есть ли кто в моей комнате или она пустая – только: «Душ и спать!». Я повторяла эти слова, как молитву и может, образ грязного общажного душа и позволял мне еще немного пройти. Я долго не спала. Я не могу спать в дороге, а на этот раз дорога заняла слишком много времени. Возвращаться с конца света – это не шутка. Потом, потом я буду думать о причинах, заставивших меня поехать туда, потом, потом я буду оплакивать обстоятельства, побудившие меня вернуться, сейчас же – душ – и спать. Я две недели не снимала джинсы. Я две недели не спала не качаясь, в тишине, на подушке, а не на свернутом пуховике и рюкзаке. Я вообще две недели вела агигиеничный образ жизни.
Я не хотел спать. Посидел у брата, выслушал его мнения о том, как следует жить, – слава Богу, он оплачивал мне эти мои выслушивания, взял у него энную сумму и пошел пить пиво к Сереге. Серега же куда-то там собирался с утра, поэтому мы решили посидеть немного, в легкую. Маетно мне что-то было. Чего-то хочу, а кого – не знаю. До весны оставалось две недели и завтра модный праздник всех влюбленных, и какие-то смутные предчувствия толкали на всякие глупости. Проблема одна – не знал я, какие бы глупости можно было бы сделать. Серега сбегал за пивом, и я вдохнул его аромат.
С наслаждением вымывшись, я переоделась в домашние бриджи и рубашку, одела сверху пуховик – не заталкивать же его в рюкзак - и поднялась к себе на третий этаж. Часы в коридоре показывали половину третьего, общага была тиха – наконец-то уснув. Я постучала в свою дверь. Тишина. Вариантов было два – или ждать утра в коридоре, или разбудить кого-нибудь из приятелей и проситься до утра на постой. Утром встанут Гоблины, мои соседи, я заберу у них ключи.… Будить никого не хотелось. Будить – это объяснять причины возвращения, будить – это рассказывать истории о дальних краях, будить – это напрягаться самой и напрягать других. Сяду лучше на рюкзак, да подремлю до утра – какая разница, ну днем больше без кровати… Что уж тут считать… Я хоть вымылась.
От Сереги пора было уходить. Я тепло простился, купил в ночном ларьке еще пива и пошел просветленный домой, в общагу. Спеть, что ли?
Поднимаясь, я сразу увидел ее. Короткие брюки, рубашка, мокрые волосы, пуховик практически на голое тело. То ли я выпил много, то ли чудны дела горняцкой общаги.
- Ты кто?
Она фыркнула и отвернулась. Цаца. Штанишки коротенькие, ножки тонкие. Интересно, прямые или кривенькие? Груди почти нет, вся какая-то нескладная, как подросток, а гонору!
- Ты что делаешь в коридоре среди ночи?
- Утра жду, – соизволила она ответить.
Я посмотрела на него. Пьяненький, с вопросами пристает. Нет ничего глупее отвечать на вопросы ночью, на лестнице. Правда, странно «Девчонка, ты откуда?» С самолета я. С острова, где трясет не только с похмелья, прилетела. Иди уже домой, юноша. Я спать хочу.
Нет ничего хуже, чем коротать ночь на лестнице. Я один раз на станции Палкино застрял до утра на скамейке. Опоздал на последнюю электричку. Кругом лес, забытый богом и чертом полустанок, еды с собой, конечно, никакой а в центре круглосуточного сервисного обслуживания бабы Мани – только мутный самогон в бутылках из под пива. Да… Умирать буду – вспомню. И тот самогон, и то Палкино-Копалкино, и того, типа друга, благодаря кому я там оказался. Поэтому я долго не думал. До утра поспит у меня, а утром – пока-пока. И кивки головы, когда встретимся. Не похоже, что она горит желанием завязывать отношения.
Он взял мой рюкзак, и я послушно потопала за ним. Спать! Кровать! Счастье человеческое, как ты незначительно! Правда, придется с ним немного поговорить.
- Меня Игорем зовут, – говорил и стелил ей постель. Она скромно стояла в сторонке, но вид у нее был… Ни тебе смущения, ни стеснительности. Счастливый характер – везде, как дома. Я старался сгладить неловкость ситуации, она же вообще не замечала никакой неловкости. – Мы вообще-то тут втроем живем. Но Леха уехал к родственникам на три дня, а Аркаша еще месяц назад ушел за хлебом, не выдержал нашей с Лехой любви к нему. Хотя мы все для него делали – музыку его любимую по ночам включали, следили, чтобы богатой холестеринами пищи ему не доставалось, и чего ушел, спрашивается? Мы то к нему всей душой!
- Я почищу зубы – и, взяв из рюкзака щетку, удалилась. Однако. Буквально на полуслове меня прервала. Интересно, она что, королевой себя мнит? И как зовут - не сказала…
То ли мальчик мало выпил, то ли по жизни разговорчивый… Мне не повезло. Спать он мне долго не даст.
- Игорь, ты вообще рано встаешь?
- А что? – встрепенулся весь, бедняжка. У юноши проблемы – он слишком красив. Видимо думает, что я должна обмирать от одного его вида. Заныл зуб – ненавижу мужиков! Ладно, это не его заботы.
- Понимаешь, я вообще-то с Курил еду, уже две недели добром не спала. Опасаюсь, что спать буду, как пожарник, сдавая все зачеты по художественному сапу. Поэтому если встаешь рано – буди не стесняясь, я пойду ключ от своей комнаты по соседям искать.
И села на заботливо застеленную кровать.
- Расскажи, как там, на Курилах?
- Ветрено. Приходи завтра в гости в 325, ответное гостеприимство и все такое.
Он маялся. Хотел поговорить.
- У меня ничего поужинать нет… Может чаю?
- А можно – спать? – вот так тебе.
Проснулась я поздно. В комнате никого не было, на столе лежала записка: «Будешь уходить – дверь захлопни. Вечером воспользуюсь твоим приглашением и зайду. Должны же мы познакомиться все-таки по настоящему? А то я так и не знаю, как тебя зовут» Меня не зовут, я сама прихожу – подумалось мне стандартно. Ночью снились бамбуковые заросли и глаза Павла. Повертев в руках записку, я удивилась корявости почерка, ее написавшего. Приписав внизу «Заходи», я пошла к Гоблинам.
Ключ был у них. Выдержав натиск троих немаленьких мужиков (солнце, дай я тебя поцелую, как ты съездила, наконец-то вернулась, сестричка, дай-ка я тебя обниму), я просочилась наконец-то в свою комнату. То ли еду готовить, то ли пыль вытирать – немного не ясно. Пожалуй, начну с пыли, а тем временем младший Гоблин сходит до магазина – дома меня не было три месяца. Честно говоря, когда уезжала, возвращение у меня стояло в плане летом, просто сдать сессию да на заочку перевестись, но если уж так получилось… Никто не виноват, что мы с Павлом не смогли ужиться, очень по разному понимая заботу друг о друге. И не нужно переносить сейчас свой негатив на всех мужиков разом. Вон Мишка Гоблин, например. В магазин сгонял, идет с двумя сумками, – я протирала окно и видела его фигуру. Старательный. Славка, его старший брат усиленно полы у меня драит. Да и вчерашний Игорь… Зря я так с ним вчера.
Она заснула сразу же, как легла. Видимо, на самом деле умирала от желания спать – а я еще с разговорами лез. Девчонка еле на ногах стояла, а я думал, что много о себе воображает… Когда она спала, лицо разгладилось от маски какой-то неприступной суровости и она оказалась миленькой. Но худая – как моя жизнь. Настолько худая, что мысль об интрижке даже в голову не пришла – это если только как в анекдоте – «ножки тоненькие, ручки тоненькие, угу – и плачу».
Я закусывала, налегая на плов, Гоблины – пили. Сытая и отдохнувшая, я весело щебетала о красотах острова Итуруп, старательно обходя вопросы о Павле. Да и что про него вспоминать? Я дома, комната сверкает чистотой и уютом, братья названные рядом, что мне еще для счастья нужно? Разве что отсутствие вопросов. Дверь в мою комнату не закрывалась -–еще бы, солнце вернулось! Говорят, тут без меня тьма и холод были… И можно было бы закружиться в этих визитах, пьяно на столе станцевать, крикнуть «пить будем! Гулять будем», да заставить страдать шестиструнку, но не хотелось как-то…
- Спой, сестренка, давно твоих песен не слышал… - просит Славка, и я сразу же беру в руки гитару.
Пою послушно, пою про мое дыхание, что надел рюкзак на плечи и на ногу встал. Пою про ожидание этого дыхания в граде обетованном. Пою, чужие слова на чужую музыку и, хотелось бы, чтобы о чужой жизни. Ласково перебираю струны.
Промаявшись весь день, я решил все же навестить свою вчерашнюю знакомую. Глупо, но делать все равно нечего. Зайду как бы невзначай, проходил типа мимо… Или не заходить? Вчера она вроде не слишком общаться рвалась. Может, по жизни нелюдимая? Позвонил одному приятелю, зашел к другому – все были заняты своими делами. Сложно быть бездельником, если окружающие решили им не быть. Прошел мимо киоска с цветами. Забавно, но, оглянувшись, я купил похожие на ромашки цветы. Мерзкого желтого цвета. Вдруг ее Маргарита зовут? Я шел в общагу и думал о том, что я, пожалуй, законченный дурак.
Распив бутылку, Гоблины удалились, считая, что созерцание их пьяных рож мне удовольствия не доставляет. Справедливо сочли. Я достала из рюкзака наброски и начала их разбирать. Одно из самых больших удовольствий возвращения – это разбор эскизов. Обычно я всю первую неделю этому и посвящаю – перебираю листы и пытаюсь определить, что получит у меня воплощение в туши, что – в пастели, а что я вообще трогать не буду. Пожалуй, вот эти портретные зарисовки смело можно сразу отправлять в мусорное ведро. Впрочем, у него много друзей, подарю им. Хотя жалко. Наши отношения – это наши отношения, а портреты-то могут получиться очень характерные. Особенно этот. Если его совместить с вот этим эскизом, может получиться неплохая картина. У меня почти нет реализма, было бы неплохо… Я не заметила, как увлеклась и перестала видеть и слышать окружающее. Поэтому достаточно сильно испугалась, когда услышала за спиной:
- Забавно. Это ты рисовала?
Разумеется, я завернул цветы, и положил в пакет, но все равно чувствовал себя кретином. Перед ее дверью я долго озирался, иронизировал по поводу цветов, и боролся с искушением сунуть букет в ручку двери, стукнуть и убежать. Как в пятом классе. Потом все же постучал. Мне никто не ответил, за дверью негромко играла музыка, из под этой самой двери выглядывала полоса света, я постучал еще раз. Дверь поддалась, я зашел и увидел ее. Она сидела за столом, заваленным бумагами, что–то напевала под нос и черкалась на листах. Я покашлял, постучал, на меня не было обращено внимание. Тогда я подошел к ней и заглянул через плечи. На столе лежали наброски картин. Конечно, я не специалист, но мне было видно, что эти карандашные линии – не просто мазня или хобби, типа перерисовки открыток на ватман. Что-то было в них, что гнало мысли о ремесленничестве или бытовом дизайне. Парень, чуть меня старше, с упрямой складкой на лбу. Взглянешь – сразу понятно, что он из тех типов, которые всегда будут стоять на своем. Каждая линия дышала упрямством. Линии размыты, будто и не карандашом сделаны, все такое обтекаемое – только глаза и складка у рта – четкие и какие-то аж продавленные. Призрак упрямства. Воплощение несгибаемого упорства. Воплощение несгибаемости. Что там еще? Короче, не объект тайных девичьих вздохов в уютном будуаре, хотя и, несомненно, супермен. На другом листе была начерчена бамбуковая роща. Именно начерчена – короткими, резкими отрезками. Как я понял, она пыталась сейчас совместить эти рисунки, перенести упрямца в рощу.
Я смеялась. Он был настолько нелеп с букетом, который вероятно до этого момента был тщательно утрамбован в сумку, со своим смущенным, но в то же время «я бывалый парень» видом, что я не могла не смеятся. Забрав у него цветы, я пробормотала:
- Очень мило, - и не дав ему опомниться, усадила за стол.
Беседа потекла привычно и спокойно, я попыталась быть любезной, он – оставить свой деланно равнодушный вид. Мы поговорили о живописи вообще и о моей графике в частности, я показала ему некоторые работы, поговорили о музыке, о том, что он любит слушать и о том, что люблю слушать я, о путешествиях. Впрочем, о путешествиях – это я загнула. Просто я рассказывала про остров Итуруп. Я рассказывала, а он – слушал. Какая там погода, как выглядит вулкан имени Богдана Хмелицкого. Вообще, я под настроение байки травлю – почище любого бича заливаю. И про то, что на самом-самом востоке закаты нелепы по определению, но красивы. И про то, что Охотское море – далеко не Черное, и про так славно бывает мыть башмаки в океане, а еще лучше – плюнуть в него и пойти своими делами заниматься. Он слушал, слушал, иногда даже сам что-то говорил, а потом опустилась ночь и мне стало совершенно невозможно более беззаботно чирикать. Больше всего мне хотелось сейчас одного – свернуться в кровати колечком и завыть потихоньку. Или водки выпить. Со стакан.
Я сидел и пытался понять – зачем она ездила на забытый богом остров, а если уж уехала туда – почему вернулась? Она старательно косила под восторженную дурочку, но таковой не была. Не красивая, лишенная малейшего женского шарма, она и кокетничать не умела. Мое глубокое убеждение – если женщина умеет кокетничать, она делает это всегда, не важно, хочет, нет. А эта… Движения резкие, как у подростка. Улыбка у нее действительно светлая, а вот смех какой-то безрадостный. Почему она ездила на край света? Почему вернулась? И вообще, кто она? Солнце, названная сестра Гоблинов, студентка горного института и по настоящему неплохая художница? Что-то было в ней такое, что не отпускало меня домой, хотя уже давно перешло за полночь. Впрочем, с ней было не скучно.
- Молодой человек по имени Игорек, я ложусь спать. Вы можете идти к себе, можете оставаться, мне без разницы. – Я устала.
Мне было плевать на этого красавца, я чувствовала себя такой … Вообщем, не очень светло на душе у меня было. Невольно возник вопрос – почему мне на Итурупе не сиделось? Рядом с Пашкой, где каждый вечер окрашивался в цвета войны, потому как каждый из нас думал, что знает лучше, что нужно другому для счастья. «Немедленно садись рисовать!» – кричал на меня Павел и садился точить карандаши. «Я тебе ужин готовлю!» – не менее громко отвечала я ему. Мы ругались друг с другом, не способные обсуждать спокойно темы, что Пашке не нужна кухонная женщина, что я не одеваюсь тепло, что он не ценит моей любви… Мы ругались каждый вечер, ругались, чтобы обессилев упасть друг другу в объятия, а утром начать все сначала: «Зачем ты стирала вчера? Сколько раз тебе говорить, что от стирки у женщин портятся руки? Одевай еще одну кофту и не смей варить кофе, это моя обязанность – готовить тебе завтрак!». Пашка вбил себе в голову, что из меня получиться гениальная художница и каждое утро перед работай тащил мой этюдник в какую-нибудь глухомань острова. А я сбежала.
Я встала и начала раздеваться. Спокойно. Поинтересовалась:
- Ты уходишь? Если нет, то раздевайся сам.
И легла ближе к стене.
Она резко встала и предложила мне выметаться – типа спать хочет. Это было так нелогично с ее предидущим поведением – что-то мило щебетала, и вдруг… Ошарашенный, я не сразу смог встать, а она уже начала раздеваться. С видом комиссара двадцатых. Вообще, с таким видом на амбразуру кидаются, а не раздеваются в присутствии мужчины. Я посмотрел на нее и увидел, что она плачет. Быстро выключил свет, пока она не поняла, что я заметил ее слезы и вздохнул. Бежать надо было раньше.
- Как хоть тебя зовут? – спросил я, закуривая. – Ты так и не сказала мне своего имени…
Она потянулась по-кошачьи бесстыдно, отняла у меня сигарету.
- «Что мне в имени твоем? Пара слов и пара песен» – ответила она мне чужими словами.
Я забрала у него сигарету. Подумалось о том, что сексуальное воспитание играет злую шутку. Естественный человеческий порыв – покурить после коитуса молча и заснуть. Но нет. Мужикам всяческие журналисты и сексологи внушили, что такое поведение – оскорбляет женщину. Что будто хорошо оттраханная баба хочет еще нежности и разговоров. И, преодолевая зевоту, современные мужчины, дабы быть настоящими джелтельменами, усиленно заводят высокоинтеллектуальные разговоры, или пытаются непринужденно шутить, или… Короче, не спят. И той, что делит с ними ложе на данный момент, не дают. И надо относится к этому с пониманием, они же стремятся произвести на тебя хорошее впечатление, да и вообще о тебе заботятся. И я пытаюсь не заснуть и что-то там отвечать…
- Ты не солнце, ты – кошка. Ты не кошка, ты – тощий котенок. Ты не котенок, ты – маленькая розовая креветка, отгородившаяся ото всех своим панцирем… - бубнил он мне в ухо. Зачем ему имя?
Я прикрыла глаза и начала рисовать в уме. Я рисовала маленький поезд, на крыше которого ехали дети. Просто поезд, точнее паровоз или тепловоз, я не знаю, что именно, не разбираюсь я в этих строениях, маленький, железный, с трубой. Железная дорога была одноколейной, по обе стороны от нее был лес, позади поезда ее пересекала пыльная проселочная, на которой чинили мотоцикл «Урал» два мужика. На моей картине был август, пацаны на крыше сидели в закатанных до колен тренировочных штанах, с корзинками грибов, с голыми животами и спинами, завязав рубашки и футболки кто на голове, кто на поясе, а мужики стояли около своего рыдвана в замазученных телогрейках. Это были те мужики, которые никогда не снимают своих телогреек. Быть может, они рождаются маленькие, в маленьких телогреечках, а потом растут, и одежка растет с ними, и старенькие, они ходят в седых телогрейках… Шпана (именно шпана, не ездят приличные мальчики на крышах) на паровозе смеялась, курила, кидалась грибами друг в друга, устраивала мышиную возню…
- Креветка, о чем ты думаешь?
Я протянула руку, затушила сигарету в заботливо подставленной пепельнице, что-то ответила. Как всегда, не впопад.
Я пытался заставить себя уйти. Она лежала, опершись на локти, и смотрела на меня, как биолог на бациллу, откровенно разглядывая. Молчала. Чушь, наваждение, бессмыслица. Она не красива, просто ужасно нелепа, и вообще… Идти отсюда надо, и не возвращаться никогда!
- Можно я зайду к тебе сегодня?
Небрежное пожатие плечом. Ей что, вообще все равно?
По логике, он не должен больше мне встретится никогда. После сегодняшней ночи, случайно встретив меня, он должен будет отходить в сторону, чтобы не встретится со мной взглядом. В этом и была прелесть сегодняшней ночи, что она никогда не повторится. В том, что я никогда даже не скажу ему: «Привет». В том, что я никогда ничего себе не придумаю про нас.
По логике. Но, глядя, как он одевается, я вдруг понимаю, что он придет еще раз. Придет, потому что я так и не сказала ему своего имени.
- Меня Рута зовут! – кричу я в закрывшуюся за ним дверь. – Рута… - но это уже никто не слышит.

(с) Рутка

Похоже уже все перегрелись, домой пора

О чем тут в 2-х словах, а то читать много?..

как девачка пазнакомилась са сваим мужем. :-)
ну... там ищо есть атсылки к творчеству ББР и всякая иная литературщина :-) ну и этта... мысли типа вслух... вернее типа мысли :-)

КГ\АМ

Мама Рутка правду режет по живому ;-)

А что такое ББР?

Рыжий. вроде ты его стихи любил?

ты эта..внатуре ..както уж в виде конспекта это всё выкладывай , а ломает читать больше 10 предложений

влом перефраз делать очередной.

ДЛействительно, какая-то херуевина.

а можно в следующий раз просто ссылку выкладывать, а то заходиш в тему видиш целый роман и страшно становится :-)

Все бы тебе людей строить, я вот может боюсь ходить по ссылкам, для меня это так же страшно как по рукам ;-)
www.danilka.web.ur.ru

Странно.... а мне пондравилось...

Айшуц, картины наши сберегла? как они выглядят при дневном свете? мая -палюбому лучшая:-d

з.ы. рассказик ничего себе так :-) однако уже определенный стиль просматривается ;-)

у меня одна картина, остальные - не у меня. Та что у меня при дневном свете очень даже ничего. А вообще я спать до сих пор хочу! :-)


не, у меня разностилица. :-)

а пра секс в каком абзаце,а?:-)

ужас какой! а если бы я сердечник был?:-)

Вот вопрос с кем? ;-)

Картины это сдорово, у меня есть пара от моих бывших, мне очень нравица ;-)

Рут, а у тебя какая из них - та, что совместное творчество? :-d




построение фраз-то.... :-) я бы отличила от другова :-)

эээ, моя плакаль...

нет.


твои слова - что бальзам на душу.

КГ/АМ и тема кое чего не раскрыта.
адназначна сопли/слюни какието бредовые.

+1