Рассказ с посвящением
Y
Yeff
Некоторым дамам, бывающим на форуме, посвящается :-)
«Хвалу тебе пою, Господи»
Вернер Хатч никогда не был добропорядочным гражданином.
Скорее, даже наоборот – люди считали его бессовестным, наглым и лживым. Типичным возмутителем спокойствия, завсегдатаем злачных мест и забулдыгой. Если в город и могли попасть заблудшие и развратные женщины, то только в его компании. Запах спиртного провожал его от винной лавки «Себастиано», где после покупки и начиналось потребление.
Когда его пикап, грохоча прогоревшим глушителем и окутывая улицу сизым дымом, проезжал по Стайвен, нормальной реакцией было обернуться вслед, укоризненно и раздраженно покачать головой.
Так продолжалось из года в год, Хатч был отрицательным примером для нескольких поколений горожан, и все настолько привыкли к этому, что Букой детей уже не пугали – образа Хатча, обросшего недельной щетиной, сверкающего загорелой лысиной и смотрящего со злым прищуром сквозь грязные стекла пикапа, для малышей вполне хватало, по крайней мере, лет до семи.
Однажды Деверинж, редактор местной газеты, после того как Хатч письменно пригрозил «раздербанить лживое гнездо помоечных крыс, что наводют поклеп на честных людев, патаму что они бедные и пастоять за себя не могут», решил положить этому конец. Заперев контору, выходящую на Майн-стрит всеми четырьмя окнами, он с кряхтением впихнул себя в додж (за чертову машину нужно внести в банк еще 5 тысяч и кряхтение было частично связано с воспоминанием об этом) и поехал вниз по улице по направлению к Дому Шерифа. Шериф был дома, но собственно на шерифа был непохож. Он был классическим констеблем – избыточный вес, любовь к пончикам, посыпанным сахарной пудрой и толченой карамелью, пиво по вечерам («Будвайзер», Нэнси…Бутылок восемь и не надо из холодильника, а то зубы ломит») и святая уверенность, что все уладится само собой – достаточно лишь подождать пару дней.
- Привет, Оскар. – Пухлая рука, покрытая веснушками и рыжими волосами поставила бутылку «Бада» на широкий подлокотник плетеного кресла и помахала Деверинжу, роющемуся на заднем сидении доджа и выставившему на широкое обозрение полоску трусов-боксеров и край бледного полного тела, привыкшего к удобным креслам.
- Здоровались уже, Стив. Я тут привез тебе печенья, Аманда просила передать. Как ты любишь – с солью и тмином, сырное.
Оскар Деверинж поставил корзинку на крыльцо, рядом с початой упаковкой пива, и присел на теплое крыльцо.
- Стив, что можно сделать с Хатчем?
- В каком смысле?
- Он позорит город. Отпугивает проезжающих, которые вполне могли бы потратить здесь пару баксов. Люди не могут вечером пойти погулять, чтобы не наткнуться на эту образину. Тебе самому то не тошно, когда он по ночам шарахается по Майн и горланит свое идиотское «Прощай, моя Мэри, увы - не судьба»?
Констебль вздохнул, хлебнул пива и с грустью посмотрел на редактора. Во взгляде явственно читалось «ну зачем ты отравляешь мне настроение упоминанием об этом, а?»
- Оскар, тебе приходит в голову хоть одна статья, по которой можно осудить Хатча? Когда водит пикап – он убийственно трезв, я пытался поймать его на этом сотню раз, если не больше. А пить виски и петь песни до 11 вечера – у нас свободная страна. Кстати – по Хатчу можно часы сверять. Вот только 11 – и он сразу перестает орать и тихонечко мурлыкает себе под нос. Никого не грабит, стекол не бьет. Веришь – у него ни одного привода в полицию за все эти годы. Он чист как первый снег. Его пытался подловить Гарни с 50-х по 70 – е, Винлоп – с 70-х по 90-е, его пытаюсь подловить я.
И никто не смог этого сделать. Так что, Оскар, эта пьянь, рвань и быдло, который в одинаковой степени бесит всех – отличный гражданин (глоток пива и пара печений из корзинки) не хуже нас с тобой. Получает пенсию, платит налоги и тратит свои деньги на то, что хочет, но не нарушая закона. Вот так то.
Редактор вздохнул. Он и сам знал, что будь хоть малейшая зацепка – давно бы уже ходил Хатч по тюрьме округа и будил бы охрану своими песнями.
- Он мне письмо прислал.
Констебль вздохнул :
- С угрозами?
- И с угрозами, и с оскорблениями!
- Прочитай вслух, будь так добр – я очки в доме оставил.
Оскар Деверинж достал письмо из внутреннего кармана твидового пиджака и начал читать, повышая голос в особо драматических участках.
- Ну и как?! – закончив, он с воодушевлением обратился к констеблю – А?! Угрозы и оскорбления!
То, как на него смотрел Стив, Оскар увидел не сразу – тот сидел немного в тени. А когда рассмотрел, то розы на щеках увяли и мимолетная надежда обратилась прахом. Стив смотрел на него, как смотрят на престарелого дедушку, любимого всеми, но безнадежно впавшего в маразм – с любовью и жалостью.
- Оскар…- в голосе звучала ностальгия – когда я в первый раз получил от Хатча письмо – я сплясал джигу. Потом я бросился к мировому судье, ехал как безумный, четыре часа, и всю дорогу пел песни вместе с «радио Кевина Осборна». Это был такой СТЫД, Оскар, что за это нужно брать деньги – переживание, незамутненное ничем другим, стоит этого. Надо мной смеялся весь состав штата суда, Оскар. Мои уши были такие красные, что об них можно было зажигать каминные спички. Мне показали собрание сочинений Вернера Хатча – по другому и не скажешь – восемь толстенных папок. Он писал письма всем – начиная от Дайана Мита, управляющего банком до самого президента США и Конгресса. Самым мягким выражением, которое я там увидел, было «Мутноглазый гиббон, что на рыло себе гадит».
- Так как же…
- А вот так же, Оскар. Жил бы ты у нас подольше – знал бы. Этот алкаш никогда не напишет тебе: «Я, Хатч Вернер, угрожаю тебе, Деверинж Оскар, физической расправой и называю тебя сволочью последней». Не дождешься ты от него того, что в суде называют «прямая и явная угроза». Так что возьми это письмо и отправь в суд, Марже Симпсон – она будет рада пополнению коллекции.
Редактор был убит горем. Он встал, вяло пожал руку констеблю, дошел до машины и поехал домой. Там, отмахнувшись от жены, он лег на диван и прикрылся газетой. Сон не шел. Газетные строчки расплывались перед глазами.
Жена чем-то громыхала на кухне. И вот, когда глаза устали и начали сами собой потихоньку закрываться, за окном раздалось пьяное и громкое:
Прощааай, моя Мээээриии, Увыыы, не судьбааааа!
Нам сееедняяя с тобоооююю остаааатьсяяя…
Ловууушкииии рассстааавилааа злаяяяя судьбаааа!
Прииидееетсяяя с тобоооююю прощааатьсяяяя!
Оскар Деверинж заплакал..
На следующий день слабости, одолевшей редактора, не было и следа. То ли добрые феи нашептали ему во сне что то, то ли уставший разум подсказал решение – Оскар развил необыкновенную деятельность. Спустя всего две недели через всю Майн были развешаны растяжки, листовки, на машинах были наклейки, дети бегали с флажками и вымпелами, на детях были бейсболки, родители детей выходили из магазинов с пакетами – и на всем этом красовалась надпись, единая по смыслу и разная по содержанию– « такие портят наш город». В редакции лежало письмо общественности в суд штата о том, как не рады Вернеру Хатчу, какой дурной пример он подает молодежи и прочая, и прочая – и список подписей рос день ото дня.
В субботу Оскар сидел в кабинете и подсчитывал подписи на письме. Дело двигалось к концу, когда за окном раздался приближающийся рев двигателя, который потом смолк, гулко хлопнула входная дверь и в кабинет редактора вошел никто иной, как Вернер Хатч. Почти закрытые мешками глазки пронзили Оскара, метнулись по сторонам – на развернутый транспарант, только-только привезенный из типографии, с коллажом, на котором испуганные дети шарахались в сторону от гипертрофированного изображения Хатча, на стопку листовок, готовых к раздаче – и снова остановились на Оскаре.
Редактор съежился под колючим взглядом. Мысли вертелись с необыкновенной быстротой: «Что же делать? Звать на помощь? Схватить что-нибудь и кинуть, пока он меня не прибил?»
Хатч перевел взгляд на письмо, лежащее на столе и прохрипел:
- Сколько?
- Чт-то сколько?
- Подписей сколько, мистер Деверинж. Или я говорю на иврите?
Редактор перевел глаза на калькулятор, на котором прибавлял единички
- Три тысячи восемьсот двенадцать.
- Это все?
- Н-нет, есть еще – и взгляд на пухлую стопку неразобранных листов с подписями.
Брови Хатча сошлись в косматый ком.
- Понятно.
Хатч вышел, тихо притворив за собой дверь. Рева машины за его выходом не последовало.
Хатч исчез. На улицах стало тихо, пикап стоял у редакции. Никто не бродил пьяный по улицам, никто не пел песен хриплым голосом. Казалось, что чего то не хватает, но только поначалу. Потом все привыкли и жизнь потекла привычным чередом. Оскара наперебой звали на все вечеринки в городе. Плакаты через неделю после исчезновения Хатча повыцвели и служба благоустройства города их сняла. Последнее воспоминание о нем – старый пикап – эвакуатор отвез от редакции в гараж к Стюарту Апри, и там он продолжил ржаветь, не вызывая ни у кого неприятных ассоциаций. Констебль опечатал дом, наклеил полосатые ленты зоны полицейского отчуждения, но это было совсем ни к чему – к дому и так никто не подходил. Ветер забвения потихоньку начал уносить имя Хатча из памяти жителей городка.
Прошло несколько месяцев. Оскар сидел на веранде и пил зеленый чай с жасмином. Жена ушла на благотворительный обед Комитета Американских Женщин и можно было насладиться временной свободой, выходным днем и августовским солнцем, пробивающимся сквозь доски на крыше. Солнечные лучи, выхватывая яркие точки пылинок, падали на песочную рубашку Оскара, на прозрачный чайник, в чашку, где чай светился янтарно-зеленоватым светом. Оскар нащупал сигареты, прикурив, сонно прищурился. День был спокойный и ласковый, как сытая кошка. Предвкушение вечера, такого же приятного, наполняло душу чем то, очень похожим на счастье.
- Кгхм! – Оскар, вздрогнув, выронил сигарету, та упала на брюки, как раз в области паха, но прожечь ничего не успела, так как чай, выплеснувшийся следом, ее погасил. Обернувшись, Оскар увидел человека в скромном черном костюме, который стоял около крыльца и смотрел на его, Оскара, туфли. Тулья широкополой стетсоновской шляпы скрывала его лицо.
- Господи, как вы меня напугали…- Деверинж выдавил из себя улыбку, которая должна была прибавить ему бодрости, но лишь сделала его неуловимо похожим на суслика с жалобным выражением мордочки. Учитывая плотную комплекцию Оскара, смотрелось это комично, но плотно сжатые губы посетителя на это никак не отреагировали.
- Мистер Деверинж… - голос показался Оскара очень знакомым. Безумно знакомым. Но ведь это не мог быть…Но это был все таки он. У крыльца стоял Вернер Хатч собственной персоной. Однако что то в нем изменилось и изумленный взгляд редактора подмечал эти изменения практически на грани шока. Аккуратный, хорошо подогнанный по фигуре, костюм придал Хатчу стройность, его фигура, казалось, раздалась в плечах, недорогие, но очень неплохие часы поблескивали на запястье из под белоснежной сорочки, ненавязчивый запах чего то от Диора, и самое главное – лицо. Нет мешков под глазами, нет щетины…На Оскара смотрел не глубокий старик, пропивший свое будущее и прошлое, как казалось раньше. Это был пожилой, но очень подтянутый мужчина лет 50, с глазами, лучащимися спокойной уверенностью, твердыми чертами лица и волевым подбородком.
- Дорогой Оскар – голос, не лишенный знакомой, но заметно помягчевшей хрипотцы, ласкал слух. – я не хотел напугать вас. Исключительно желание поблагодарить вас и вознести молитву Господу за то, что вы встретились мне на жизненном пути, привело меня сюда. Именно вы и никто иной внесли в мою жизнь свет Господа и за это хвалу ему я пою.
Я обрел себя, обрел радость бытия и с гневом и отвращением отказался от того животного и омерзительного образа жизни, коий вел. Как червь проживал свои дни в презрении общины, где жил, вызывая у людей лишь раздражение и гнев. Они терпели меня годы – и только вы смогли пробудить их, поднять их гнев, томящийся в их душах. И устыдился я себя, посмотрел внутрь себя и ужаснулся. Так велик был страх мой, что бежал я от себя. И привел мой путь меня к Отцу нашему, Создателю всего сущего. Почувствовал я силу, что появляется во мне и голос мне рек – «Спаси себя и весь мир, что вокруг тебя! Уверуй!»…
Деверинж нервно сглотнул.
- Я принес вам скромный подарок от моей миссии. Прошу принять это от меня с выражением глубокой признательности и почтения.
Хатч вынул из стоявшего на земле, а оттого ранее невидимого, саквояжа сверток, обернутой небесно-голубой бумагой. Оскар взял его нервно подрагивающей рукой.
- Всего хорошего, мистер Деверинж. И еще раз – спасибо вам за то, что вы сделали для меня!
Хатч прикоснулся к тулье шляпы, прощаясь. Потом он зашел за угол, послышался мягкий звук заводящегося двигателя, показался свежепомытый «Понтиак», который, показав обратившемуся в соляной столб редактору наклейку на багажнике, призывавшую «обратиться лицом к Господу», зашуршал прочь.
Оскар посмотрел вслед машине, посмотрел на сверток в своих руках и, развязав элегантный узел, прочитал на глянцевой лоснящейся обложке название : «Хвалу пою тебе, Господи». Книга выпала у него из ослабевших рук и упала на пол с неестественно громким стуком.
И началось…
Вернер Хатч и церковные марши, Вернер Хатч и ансамбль католических гимнов… Возобновился выпуск «Доброго самаритянина», газетенки, прекратившей свою жизнь во времена Великой Депрессии и набитой слащавой моралью. Словно птица феникс воспрял к жизни альманах «Путями Господа». Воскресное собрание около здания «Воллмарта» с призывами «отказаться от искушений и не погубить себя во грехе чревоугодия». Истребование в администрации округа решения на ограничение времени работы винной лавки «Себастьяно» с 12 до 16 по будням. Банкротство кинотеатра «Грезы». Закрытие пункта проката видеокассет за распространение «богопротивной ереси». Журнал «Плэйбой» был предан анафеме публично под рукоплескания толстых домохозяек и пропал из местных киосков. Городок медленно становился все более и более пуританским. Молодежь, заканчивая учебу в школе, даже не задумывалась – оставаться или нет – у многих уже лежали в бумажниках билеты на «Грейхаунд» до Лос-Анджелеса, Нью-Йорка или куда нибудь еще…
Оскар Деверинж лежал на диване. В комнате было темно, глаза его были открыты. Кабельное телевидение прекратило свое существование не так давно – так что соблазна что-то смотреть не возникало. Жена, мурлыкая «Спаси душу братьев во Христе», ушла на благотворительное собрание «Матери против насилия на экранах», чтобы предать анафеме очередную компьютерную игру. Секса не было уже 2 месяца – жена сказала, что пользоваться контрацептивами она не намерена, оральный и прочие сексуальные изыски – это «происки дъявола» и вообще ему, Оскару, не мешало бы подумать о «душе и ее спасении». Закончились вечеринки за покером и пивом у шерифа. Пикники, барбекю… все это было когда то давно…
За окном послышался гул двигателей, лучи от фар скользнули по шторе и уткнулись в угол, осветив холодильник. Стук в дверь поднял Оскара с дивана.
На площадке перед домом стояло несколько машин. Машина шерифа с выключенной мигалкой, была освещена изнутри огоньками сигарет, оттуда слышался пьяный женский смех. Сам шериф стоял перед входной дверью, смотрел на редактора слезящимися глазами, лицо его было искажено суетливой гримасой:
- Оскар! Оскар, это я, Стив! Оскар, надо торопиться. Я не могу так больше. Я поговорил с ребятами, мы съездили в Тахо-сити, прихватили девчонок, виски, текилы, я выгреб всю конфискованную траву из склада вещдоков. Надо его соблазнить всем этим. Надо хотя бы попробовать! Ведь может получиться, да ведь?! У тебя есть наличные? Я поиздержался, не мешало бы еще сообразить какой то закуски…ты с нами?
Последний вопрос был лишним. Оскар схватил портмоне с тумбочки в прихожей, на бегу засунул руку за картину и выхватил оттуда несколько сотенных купюр. Чуть помедлив, к сотенным присоединились несколько полтинников, взятых из шкатулки.
Захлопывая дверь, в его голове билась мысль: «Если не хватит – то банкомат у редакции…»
«Хвалу тебе пою, Господи»
Вернер Хатч никогда не был добропорядочным гражданином.
Скорее, даже наоборот – люди считали его бессовестным, наглым и лживым. Типичным возмутителем спокойствия, завсегдатаем злачных мест и забулдыгой. Если в город и могли попасть заблудшие и развратные женщины, то только в его компании. Запах спиртного провожал его от винной лавки «Себастиано», где после покупки и начиналось потребление.
Когда его пикап, грохоча прогоревшим глушителем и окутывая улицу сизым дымом, проезжал по Стайвен, нормальной реакцией было обернуться вслед, укоризненно и раздраженно покачать головой.
Так продолжалось из года в год, Хатч был отрицательным примером для нескольких поколений горожан, и все настолько привыкли к этому, что Букой детей уже не пугали – образа Хатча, обросшего недельной щетиной, сверкающего загорелой лысиной и смотрящего со злым прищуром сквозь грязные стекла пикапа, для малышей вполне хватало, по крайней мере, лет до семи.
Однажды Деверинж, редактор местной газеты, после того как Хатч письменно пригрозил «раздербанить лживое гнездо помоечных крыс, что наводют поклеп на честных людев, патаму что они бедные и пастоять за себя не могут», решил положить этому конец. Заперев контору, выходящую на Майн-стрит всеми четырьмя окнами, он с кряхтением впихнул себя в додж (за чертову машину нужно внести в банк еще 5 тысяч и кряхтение было частично связано с воспоминанием об этом) и поехал вниз по улице по направлению к Дому Шерифа. Шериф был дома, но собственно на шерифа был непохож. Он был классическим констеблем – избыточный вес, любовь к пончикам, посыпанным сахарной пудрой и толченой карамелью, пиво по вечерам («Будвайзер», Нэнси…Бутылок восемь и не надо из холодильника, а то зубы ломит») и святая уверенность, что все уладится само собой – достаточно лишь подождать пару дней.
- Привет, Оскар. – Пухлая рука, покрытая веснушками и рыжими волосами поставила бутылку «Бада» на широкий подлокотник плетеного кресла и помахала Деверинжу, роющемуся на заднем сидении доджа и выставившему на широкое обозрение полоску трусов-боксеров и край бледного полного тела, привыкшего к удобным креслам.
- Здоровались уже, Стив. Я тут привез тебе печенья, Аманда просила передать. Как ты любишь – с солью и тмином, сырное.
Оскар Деверинж поставил корзинку на крыльцо, рядом с початой упаковкой пива, и присел на теплое крыльцо.
- Стив, что можно сделать с Хатчем?
- В каком смысле?
- Он позорит город. Отпугивает проезжающих, которые вполне могли бы потратить здесь пару баксов. Люди не могут вечером пойти погулять, чтобы не наткнуться на эту образину. Тебе самому то не тошно, когда он по ночам шарахается по Майн и горланит свое идиотское «Прощай, моя Мэри, увы - не судьба»?
Констебль вздохнул, хлебнул пива и с грустью посмотрел на редактора. Во взгляде явственно читалось «ну зачем ты отравляешь мне настроение упоминанием об этом, а?»
- Оскар, тебе приходит в голову хоть одна статья, по которой можно осудить Хатча? Когда водит пикап – он убийственно трезв, я пытался поймать его на этом сотню раз, если не больше. А пить виски и петь песни до 11 вечера – у нас свободная страна. Кстати – по Хатчу можно часы сверять. Вот только 11 – и он сразу перестает орать и тихонечко мурлыкает себе под нос. Никого не грабит, стекол не бьет. Веришь – у него ни одного привода в полицию за все эти годы. Он чист как первый снег. Его пытался подловить Гарни с 50-х по 70 – е, Винлоп – с 70-х по 90-е, его пытаюсь подловить я.
И никто не смог этого сделать. Так что, Оскар, эта пьянь, рвань и быдло, который в одинаковой степени бесит всех – отличный гражданин (глоток пива и пара печений из корзинки) не хуже нас с тобой. Получает пенсию, платит налоги и тратит свои деньги на то, что хочет, но не нарушая закона. Вот так то.
Редактор вздохнул. Он и сам знал, что будь хоть малейшая зацепка – давно бы уже ходил Хатч по тюрьме округа и будил бы охрану своими песнями.
- Он мне письмо прислал.
Констебль вздохнул :
- С угрозами?
- И с угрозами, и с оскорблениями!
- Прочитай вслух, будь так добр – я очки в доме оставил.
Оскар Деверинж достал письмо из внутреннего кармана твидового пиджака и начал читать, повышая голос в особо драматических участках.
- Ну и как?! – закончив, он с воодушевлением обратился к констеблю – А?! Угрозы и оскорбления!
То, как на него смотрел Стив, Оскар увидел не сразу – тот сидел немного в тени. А когда рассмотрел, то розы на щеках увяли и мимолетная надежда обратилась прахом. Стив смотрел на него, как смотрят на престарелого дедушку, любимого всеми, но безнадежно впавшего в маразм – с любовью и жалостью.
- Оскар…- в голосе звучала ностальгия – когда я в первый раз получил от Хатча письмо – я сплясал джигу. Потом я бросился к мировому судье, ехал как безумный, четыре часа, и всю дорогу пел песни вместе с «радио Кевина Осборна». Это был такой СТЫД, Оскар, что за это нужно брать деньги – переживание, незамутненное ничем другим, стоит этого. Надо мной смеялся весь состав штата суда, Оскар. Мои уши были такие красные, что об них можно было зажигать каминные спички. Мне показали собрание сочинений Вернера Хатча – по другому и не скажешь – восемь толстенных папок. Он писал письма всем – начиная от Дайана Мита, управляющего банком до самого президента США и Конгресса. Самым мягким выражением, которое я там увидел, было «Мутноглазый гиббон, что на рыло себе гадит».
- Так как же…
- А вот так же, Оскар. Жил бы ты у нас подольше – знал бы. Этот алкаш никогда не напишет тебе: «Я, Хатч Вернер, угрожаю тебе, Деверинж Оскар, физической расправой и называю тебя сволочью последней». Не дождешься ты от него того, что в суде называют «прямая и явная угроза». Так что возьми это письмо и отправь в суд, Марже Симпсон – она будет рада пополнению коллекции.
Редактор был убит горем. Он встал, вяло пожал руку констеблю, дошел до машины и поехал домой. Там, отмахнувшись от жены, он лег на диван и прикрылся газетой. Сон не шел. Газетные строчки расплывались перед глазами.
Жена чем-то громыхала на кухне. И вот, когда глаза устали и начали сами собой потихоньку закрываться, за окном раздалось пьяное и громкое:
Прощааай, моя Мээээриии, Увыыы, не судьбааааа!
Нам сееедняяя с тобоооююю остаааатьсяяя…
Ловууушкииии рассстааавилааа злаяяяя судьбаааа!
Прииидееетсяяя с тобоооююю прощааатьсяяяя!
Оскар Деверинж заплакал..
На следующий день слабости, одолевшей редактора, не было и следа. То ли добрые феи нашептали ему во сне что то, то ли уставший разум подсказал решение – Оскар развил необыкновенную деятельность. Спустя всего две недели через всю Майн были развешаны растяжки, листовки, на машинах были наклейки, дети бегали с флажками и вымпелами, на детях были бейсболки, родители детей выходили из магазинов с пакетами – и на всем этом красовалась надпись, единая по смыслу и разная по содержанию– « такие портят наш город». В редакции лежало письмо общественности в суд штата о том, как не рады Вернеру Хатчу, какой дурной пример он подает молодежи и прочая, и прочая – и список подписей рос день ото дня.
В субботу Оскар сидел в кабинете и подсчитывал подписи на письме. Дело двигалось к концу, когда за окном раздался приближающийся рев двигателя, который потом смолк, гулко хлопнула входная дверь и в кабинет редактора вошел никто иной, как Вернер Хатч. Почти закрытые мешками глазки пронзили Оскара, метнулись по сторонам – на развернутый транспарант, только-только привезенный из типографии, с коллажом, на котором испуганные дети шарахались в сторону от гипертрофированного изображения Хатча, на стопку листовок, готовых к раздаче – и снова остановились на Оскаре.
Редактор съежился под колючим взглядом. Мысли вертелись с необыкновенной быстротой: «Что же делать? Звать на помощь? Схватить что-нибудь и кинуть, пока он меня не прибил?»
Хатч перевел взгляд на письмо, лежащее на столе и прохрипел:
- Сколько?
- Чт-то сколько?
- Подписей сколько, мистер Деверинж. Или я говорю на иврите?
Редактор перевел глаза на калькулятор, на котором прибавлял единички
- Три тысячи восемьсот двенадцать.
- Это все?
- Н-нет, есть еще – и взгляд на пухлую стопку неразобранных листов с подписями.
Брови Хатча сошлись в косматый ком.
- Понятно.
Хатч вышел, тихо притворив за собой дверь. Рева машины за его выходом не последовало.
Хатч исчез. На улицах стало тихо, пикап стоял у редакции. Никто не бродил пьяный по улицам, никто не пел песен хриплым голосом. Казалось, что чего то не хватает, но только поначалу. Потом все привыкли и жизнь потекла привычным чередом. Оскара наперебой звали на все вечеринки в городе. Плакаты через неделю после исчезновения Хатча повыцвели и служба благоустройства города их сняла. Последнее воспоминание о нем – старый пикап – эвакуатор отвез от редакции в гараж к Стюарту Апри, и там он продолжил ржаветь, не вызывая ни у кого неприятных ассоциаций. Констебль опечатал дом, наклеил полосатые ленты зоны полицейского отчуждения, но это было совсем ни к чему – к дому и так никто не подходил. Ветер забвения потихоньку начал уносить имя Хатча из памяти жителей городка.
Прошло несколько месяцев. Оскар сидел на веранде и пил зеленый чай с жасмином. Жена ушла на благотворительный обед Комитета Американских Женщин и можно было насладиться временной свободой, выходным днем и августовским солнцем, пробивающимся сквозь доски на крыше. Солнечные лучи, выхватывая яркие точки пылинок, падали на песочную рубашку Оскара, на прозрачный чайник, в чашку, где чай светился янтарно-зеленоватым светом. Оскар нащупал сигареты, прикурив, сонно прищурился. День был спокойный и ласковый, как сытая кошка. Предвкушение вечера, такого же приятного, наполняло душу чем то, очень похожим на счастье.
- Кгхм! – Оскар, вздрогнув, выронил сигарету, та упала на брюки, как раз в области паха, но прожечь ничего не успела, так как чай, выплеснувшийся следом, ее погасил. Обернувшись, Оскар увидел человека в скромном черном костюме, который стоял около крыльца и смотрел на его, Оскара, туфли. Тулья широкополой стетсоновской шляпы скрывала его лицо.
- Господи, как вы меня напугали…- Деверинж выдавил из себя улыбку, которая должна была прибавить ему бодрости, но лишь сделала его неуловимо похожим на суслика с жалобным выражением мордочки. Учитывая плотную комплекцию Оскара, смотрелось это комично, но плотно сжатые губы посетителя на это никак не отреагировали.
- Мистер Деверинж… - голос показался Оскара очень знакомым. Безумно знакомым. Но ведь это не мог быть…Но это был все таки он. У крыльца стоял Вернер Хатч собственной персоной. Однако что то в нем изменилось и изумленный взгляд редактора подмечал эти изменения практически на грани шока. Аккуратный, хорошо подогнанный по фигуре, костюм придал Хатчу стройность, его фигура, казалось, раздалась в плечах, недорогие, но очень неплохие часы поблескивали на запястье из под белоснежной сорочки, ненавязчивый запах чего то от Диора, и самое главное – лицо. Нет мешков под глазами, нет щетины…На Оскара смотрел не глубокий старик, пропивший свое будущее и прошлое, как казалось раньше. Это был пожилой, но очень подтянутый мужчина лет 50, с глазами, лучащимися спокойной уверенностью, твердыми чертами лица и волевым подбородком.
- Дорогой Оскар – голос, не лишенный знакомой, но заметно помягчевшей хрипотцы, ласкал слух. – я не хотел напугать вас. Исключительно желание поблагодарить вас и вознести молитву Господу за то, что вы встретились мне на жизненном пути, привело меня сюда. Именно вы и никто иной внесли в мою жизнь свет Господа и за это хвалу ему я пою.
Я обрел себя, обрел радость бытия и с гневом и отвращением отказался от того животного и омерзительного образа жизни, коий вел. Как червь проживал свои дни в презрении общины, где жил, вызывая у людей лишь раздражение и гнев. Они терпели меня годы – и только вы смогли пробудить их, поднять их гнев, томящийся в их душах. И устыдился я себя, посмотрел внутрь себя и ужаснулся. Так велик был страх мой, что бежал я от себя. И привел мой путь меня к Отцу нашему, Создателю всего сущего. Почувствовал я силу, что появляется во мне и голос мне рек – «Спаси себя и весь мир, что вокруг тебя! Уверуй!»…
Деверинж нервно сглотнул.
- Я принес вам скромный подарок от моей миссии. Прошу принять это от меня с выражением глубокой признательности и почтения.
Хатч вынул из стоявшего на земле, а оттого ранее невидимого, саквояжа сверток, обернутой небесно-голубой бумагой. Оскар взял его нервно подрагивающей рукой.
- Всего хорошего, мистер Деверинж. И еще раз – спасибо вам за то, что вы сделали для меня!
Хатч прикоснулся к тулье шляпы, прощаясь. Потом он зашел за угол, послышался мягкий звук заводящегося двигателя, показался свежепомытый «Понтиак», который, показав обратившемуся в соляной столб редактору наклейку на багажнике, призывавшую «обратиться лицом к Господу», зашуршал прочь.
Оскар посмотрел вслед машине, посмотрел на сверток в своих руках и, развязав элегантный узел, прочитал на глянцевой лоснящейся обложке название : «Хвалу пою тебе, Господи». Книга выпала у него из ослабевших рук и упала на пол с неестественно громким стуком.
И началось…
Вернер Хатч и церковные марши, Вернер Хатч и ансамбль католических гимнов… Возобновился выпуск «Доброго самаритянина», газетенки, прекратившей свою жизнь во времена Великой Депрессии и набитой слащавой моралью. Словно птица феникс воспрял к жизни альманах «Путями Господа». Воскресное собрание около здания «Воллмарта» с призывами «отказаться от искушений и не погубить себя во грехе чревоугодия». Истребование в администрации округа решения на ограничение времени работы винной лавки «Себастьяно» с 12 до 16 по будням. Банкротство кинотеатра «Грезы». Закрытие пункта проката видеокассет за распространение «богопротивной ереси». Журнал «Плэйбой» был предан анафеме публично под рукоплескания толстых домохозяек и пропал из местных киосков. Городок медленно становился все более и более пуританским. Молодежь, заканчивая учебу в школе, даже не задумывалась – оставаться или нет – у многих уже лежали в бумажниках билеты на «Грейхаунд» до Лос-Анджелеса, Нью-Йорка или куда нибудь еще…
Оскар Деверинж лежал на диване. В комнате было темно, глаза его были открыты. Кабельное телевидение прекратило свое существование не так давно – так что соблазна что-то смотреть не возникало. Жена, мурлыкая «Спаси душу братьев во Христе», ушла на благотворительное собрание «Матери против насилия на экранах», чтобы предать анафеме очередную компьютерную игру. Секса не было уже 2 месяца – жена сказала, что пользоваться контрацептивами она не намерена, оральный и прочие сексуальные изыски – это «происки дъявола» и вообще ему, Оскару, не мешало бы подумать о «душе и ее спасении». Закончились вечеринки за покером и пивом у шерифа. Пикники, барбекю… все это было когда то давно…
За окном послышался гул двигателей, лучи от фар скользнули по шторе и уткнулись в угол, осветив холодильник. Стук в дверь поднял Оскара с дивана.
На площадке перед домом стояло несколько машин. Машина шерифа с выключенной мигалкой, была освещена изнутри огоньками сигарет, оттуда слышался пьяный женский смех. Сам шериф стоял перед входной дверью, смотрел на редактора слезящимися глазами, лицо его было искажено суетливой гримасой:
- Оскар! Оскар, это я, Стив! Оскар, надо торопиться. Я не могу так больше. Я поговорил с ребятами, мы съездили в Тахо-сити, прихватили девчонок, виски, текилы, я выгреб всю конфискованную траву из склада вещдоков. Надо его соблазнить всем этим. Надо хотя бы попробовать! Ведь может получиться, да ведь?! У тебя есть наличные? Я поиздержался, не мешало бы еще сообразить какой то закуски…ты с нами?
Последний вопрос был лишним. Оскар схватил портмоне с тумбочки в прихожей, на бегу засунул руку за картину и выхватил оттуда несколько сотенных купюр. Чуть помедлив, к сотенным присоединились несколько полтинников, взятых из шкатулки.
Захлопывая дверь, в его голове билась мысль: «Если не хватит – то банкомат у редакции…»
Н
Народу мало и музыка не очень
оу
A
A2J
Многабукафф
H
Homer J Simpson
Многабукафф
ниасилил ..жду каментафф
Н
Немецкий Крендель
ниасилил ..жду каментафф
+1
Л
Леxус™
ниасилил ..жду каментафф
+1
f
fever /девять миллионов доллар...
супер :-)
надеюсь лично я никаво не раздражаю флудом?
может уже пора стать добродетельной?
или лучче не надо?
;-)
надеюсь лично я никаво не раздражаю флудом?
может уже пора стать добродетельной?
или лучче не надо?
;-)
Д
Джамелия
Некоторым дамам, бывающим на форуме, посвящается
пока не скажешь, кому - не прочитаю
наглый шантаж
супер
надеюсь лично я никаво не раздражаю флудом?
может уже пора стать добродетельной?
или лучче не надо?
надеюсь лично я никаво не раздражаю флудом?
может уже пора стать добродетельной?
или лучче не надо?
читала или так, прогнулась?:-d
f
fever /девять миллионов доллар...
читала
сам дурак :-p
K
KROT
Ээээээ... а где продолжение? :-d
C Уважением KROT.
C Уважением KROT.
v
veb
Ээээээ...
значит стока букаф читать у тя время есть, а тусы игнорируешь? ууууууу!! :-)
Б
Барабанова
хм :-)
как всегда тонко и "вкусно"...
как всегда тонко и "вкусно"...
K
KROT
Клятвенно обещаю ПОСТАРАТЬСЯ быть на следующей тусе :-)
C Уважением KROT.
бойтесь своих желаний они могут осуществиться....
хм, люди только и делают, как стремяться быть ближе с осуществлению своих желаний..не так ли? ;-)
M
Maroder .
Асилил. И чо?
i
if
прочел.
ощущение вторичности - как будто подобное читал десятки раз.
ощущение вторичности - как будто подобное читал десятки раз.
f
fever /девять миллионов доллар...
а мне понравилось :-)
Обсуждение этой темы закрыто модератором форума.