А
Алейда После-Вас
После того, как я первый раз побывала в Ленинграде, он навсегда остался для меня городом не Петра, не Достоевского, не Путина и даже не Шнура, а Тани Савичевой и еще тех людей, чьи фотографии в музее Пискарёвского кладбища не выветрятся из моей памяти: девочка в платочке и с огромными глазами,
старик (или парень?) в ушанке и с кусочком чего-то в руке, мать, гуляющая с дочерью, опирающейся на палку...
С тех пор неоднократное чтение книг о блокаде всякий раз ввергало меня (да и продолжает ещё) в мрачное оцепенение. Тем, не менее, я снова и снова беру их в руки. Прошлый раз, в ночь на 31 декабря, приснилось, как советские воины освобождают пленников концлагеря Дахау. Это было так сильно, так впечатляюще, что я плакала во сне. А проснувшись, в очередной раз взяла Блокадную книгу и потом до вчера пребывала в состоянии печального умиротворения...
Не знаю, что это. Не представляю себе, что за сила заставляет меня прилипать к экрану всякий раз, как там появляются старые кадры с трупами, завёрнутыми в простыни. Между мною и самой кровавой за историю человечества осадой города существует странное притяжение: она приятгивает меня. Может, через это происходят совершенствование души? Может, в определённый момент жизни человеку требуются отрицательные эмоции для полноценного развития? Может, я жила там в прошлой жизни?... Или с ума сошла... Одно несомненно: кто до сих пор не читал дневник Юры Рябинкина, не может считать себя нравственно готовым человеком. Не знаю более талантливого мемуариста, чем Юра Рябинкин!
Стыдно вот так сидеть тут, жить, ничего не испытав, и обжираться каждый день.
Если кто не понял: 27 января - 60 лет со дня снятия блокады с Ленинграда. Но это, конечно же, только предлог...
С тех пор неоднократное чтение книг о блокаде всякий раз ввергало меня (да и продолжает ещё) в мрачное оцепенение. Тем, не менее, я снова и снова беру их в руки. Прошлый раз, в ночь на 31 декабря, приснилось, как советские воины освобождают пленников концлагеря Дахау. Это было так сильно, так впечатляюще, что я плакала во сне. А проснувшись, в очередной раз взяла Блокадную книгу и потом до вчера пребывала в состоянии печального умиротворения...
Не знаю, что это. Не представляю себе, что за сила заставляет меня прилипать к экрану всякий раз, как там появляются старые кадры с трупами, завёрнутыми в простыни. Между мною и самой кровавой за историю человечества осадой города существует странное притяжение: она приятгивает меня. Может, через это происходят совершенствование души? Может, в определённый момент жизни человеку требуются отрицательные эмоции для полноценного развития? Может, я жила там в прошлой жизни?... Или с ума сошла... Одно несомненно: кто до сих пор не читал дневник Юры Рябинкина, не может считать себя нравственно готовым человеком. Не знаю более талантливого мемуариста, чем Юра Рябинкин!
Стыдно вот так сидеть тут, жить, ничего не испытав, и обжираться каждый день.
Если кто не понял: 27 января - 60 лет со дня снятия блокады с Ленинграда. Но это, конечно же, только предлог...
А
Алейда После-Вас
нет
Я предвижу развитие темы :-( Люди будут обсуждать, какой был смысл удерживать город :-(
А
Алейда После-Вас
А автор кто?
накаркаешь...
Я предвижу развитие темы Люди будут обсуждать, какой был смысл удерживать город
накаркаешь...
Н
Натуся
Алейда, если Вы ТАК можете сострадать и чувствовать время, это просто замечательно! И ЭТИ эмоции - ни в коем случае не отрицательные. Наоборот, они говорят о том, что у человека есть душа, сердце и любовь к людям... ( помните :"...звенит высокая тоска, не объяснимая словами... " и оттуда же :"...не
от того, что сердцу больно, а от того, что есть оно...").
(я Вас люблю, чесслово...).
(я Вас люблю, чесслово...).
J
Jim™
А ссылочку еще можно дать на "Блокадную книгу"? Очень познавательно было бы почитать.
Смысл удерживать город был. Алейда, а то, что Вы видели только часть огромного "блокадного" маршрута от Питера до Ладоги. На берегу Ладожского озера есть потрясающий музей. Там - о том, как детей переправляли кораблями на "большую землю" под бомбами, о том, как возили на машинах по льду зерно и о
многом другом...
K
KЦ
В голову пришли строки из "Града обречённого":
Рябь какая-то... Н-да. Ну, тут уж как повезет. Сие от нас не зависит.
Думать надо только о том, что от нас зависит... Вот в Ленинграде никакой
ряби не было, был холод, жуткий, свирепый, и замерзающие кричали в
обледенелых подъездах - все тише и тише, долго, по многу часов... Он
засыпал, слушая, как кто-то кричит, просыпался все под этот же безнадежный
крик, и нельзя сказать, что это было страшно, скорее тошно, и когда утром,
закутанный до глаз, он спускался за водой по лестнице, залитой замерзшим
дерьмом, держа за руку мать, которая волочила санки с привязанным ведром,
этот, который кричал, лежал внизу возле клетки лифта, наверное, там же,
где упал вчера, наверняка там же - сам он встать не мог, ползти тоже, а
выйти к нему так никто и не вышел... И никакой ряби не понадобилось. Мы
выжили только потому, что мать имела обыкновение покупать дрова не летом,
а ранней весной. Дрова нас спасли. И кошки. Двенадцать взрослых кошек и
маленький котенок, который был так голоден, что когда я хотел его
погладить, он бросился на мою руку и жадно грыз и кусал пальцы... Вас бы
туда, сволочей, подумал Андрей про солдат с неожиданной злобой. Это вам не
Эксперимент... И тот город был пострашнее этого. Я бы там обязательно
сошел с ума. Меня спасло, что я был маленький. Маленькие просто умирали...
А город, между прочим, так и не сдали, подумал он. Те, кто остался,
понемножку вымирали. Складывали их штабелями в дровяных сараях, живых
пытались вывезти - власть все равно функционировала, и жизнь шла своим
чередом - страшная, бредовая жизнь. Кто-то просто тихо умирал; кто-то
совершал героические поступки, потом тоже умирал; кто-то до последнего
вкалывал на заводе, а когда приходило время, тоже умирал... Кто-то на всем
этом жирел, за кусочки хлеба скупал драгоценности, золото, жемчуг, серьги,
потом тоже умирал - сводили его вниз к Неве и стреляли, а потом
поднимались, ни на кого но глядя, закидывая винтовочки за плоские спины...
Кто-то охотился с топором в переулках, ел человечину, пытался даже
торговать человечиной, но тоже все равно умирал... Не было в этом городе
ничего более обыкновенного, чем смерть. А власть оставалась, и пока
оставалась власть, город стоял.
Интересно все-таки, было им нас жалко? Или они о нас просто не
думали? Просто выполняли приказ, и в приказе было про город и ничего не
было про нас. То есть, про нас, конечно, тоже было, но только в пункте
"ж"... На Финляндском вокзале под ясным, белым от холода небом стояли
эшелоны дачных вагонов. В нашем вагоне было полно детишек, таких же, как
я, лет двенадцати - какой-то детский дом. Ничего почти не помню. Помню
солнце в окнах и пар дыхания, и детский голос, который все повторял и
повторял одну и ту же фразу, с одной и той же бессильно-злобной визгливой
интонацией: "Иди на х... отседова!" и снова: "Иди на х... отседова!" и
снова...
(с) А и Б Стругацкие
Рябь какая-то... Н-да. Ну, тут уж как повезет. Сие от нас не зависит.
Думать надо только о том, что от нас зависит... Вот в Ленинграде никакой
ряби не было, был холод, жуткий, свирепый, и замерзающие кричали в
обледенелых подъездах - все тише и тише, долго, по многу часов... Он
засыпал, слушая, как кто-то кричит, просыпался все под этот же безнадежный
крик, и нельзя сказать, что это было страшно, скорее тошно, и когда утром,
закутанный до глаз, он спускался за водой по лестнице, залитой замерзшим
дерьмом, держа за руку мать, которая волочила санки с привязанным ведром,
этот, который кричал, лежал внизу возле клетки лифта, наверное, там же,
где упал вчера, наверняка там же - сам он встать не мог, ползти тоже, а
выйти к нему так никто и не вышел... И никакой ряби не понадобилось. Мы
выжили только потому, что мать имела обыкновение покупать дрова не летом,
а ранней весной. Дрова нас спасли. И кошки. Двенадцать взрослых кошек и
маленький котенок, который был так голоден, что когда я хотел его
погладить, он бросился на мою руку и жадно грыз и кусал пальцы... Вас бы
туда, сволочей, подумал Андрей про солдат с неожиданной злобой. Это вам не
Эксперимент... И тот город был пострашнее этого. Я бы там обязательно
сошел с ума. Меня спасло, что я был маленький. Маленькие просто умирали...
А город, между прочим, так и не сдали, подумал он. Те, кто остался,
понемножку вымирали. Складывали их штабелями в дровяных сараях, живых
пытались вывезти - власть все равно функционировала, и жизнь шла своим
чередом - страшная, бредовая жизнь. Кто-то просто тихо умирал; кто-то
совершал героические поступки, потом тоже умирал; кто-то до последнего
вкалывал на заводе, а когда приходило время, тоже умирал... Кто-то на всем
этом жирел, за кусочки хлеба скупал драгоценности, золото, жемчуг, серьги,
потом тоже умирал - сводили его вниз к Неве и стреляли, а потом
поднимались, ни на кого но глядя, закидывая винтовочки за плоские спины...
Кто-то охотился с топором в переулках, ел человечину, пытался даже
торговать человечиной, но тоже все равно умирал... Не было в этом городе
ничего более обыкновенного, чем смерть. А власть оставалась, и пока
оставалась власть, город стоял.
Интересно все-таки, было им нас жалко? Или они о нас просто не
думали? Просто выполняли приказ, и в приказе было про город и ничего не
было про нас. То есть, про нас, конечно, тоже было, но только в пункте
"ж"... На Финляндском вокзале под ясным, белым от холода небом стояли
эшелоны дачных вагонов. В нашем вагоне было полно детишек, таких же, как
я, лет двенадцати - какой-то детский дом. Ничего почти не помню. Помню
солнце в окнах и пар дыхания, и детский голос, который все повторял и
повторял одну и ту же фразу, с одной и той же бессильно-злобной визгливой
интонацией: "Иди на х... отседова!" и снова: "Иди на х... отседова!" и
снова...
(с) А и Б Стругацкие
Х
Хучъ
Стыдно вот так сидеть тут, жить, ничего не испытав, и обжираться каждый день
???
Поаккуратней со словами. Желания имеют свойство сбываться.
Или Вы экстремал? :-)
С
Созерцатель
Смысл удерживать город был.
может огласите?
А
Алейда После-Вас
(я Вас люблю, чесслово...).
ура!
меня любят!
А ссылочку еще можно дать на "Блокадную книгу"?
Я читала в бумажном виде, брала дома, где она аж в 2 экземплярах, и думаю, в библиотеках тоже имеется. Авторы - О.Адамович и Д.Гранин. Почитайте непременно! Собственно, я завела эту тему, чтоб сагитировать вас к прочтению.
к
к@
Когда делал свою тему, Вашу Алейда не видел, чесное слово.
А
Алейда После-Вас
Алейда, хотела бы прожить часть жизни в блокадном Ленинграде?
ерунду говорите
А
Алейда После-Вас
а какого ответа надо?
Стыдно вот так сидеть тут, жить, ничего не испытав, и обжираться каждый день.
Ну и? Это- присоединяясь к предыдущему оратору.
А
Алейда После-Вас
Ну и? Это- присоединяясь к предыдущему оратору.
Ну и всё. Дальше эта мысль никак не развивается. Просто стыдно как-то немножко, что у тебя вот тут столько всего, а у них не было, и они умерли. Ежу понятно, что никто в здравом рассудке не хотел бы жить в блокадном Ленинграде. С другой стороны, у меня вообще-то были в своё время мысли, типа, не поесть дня три, поробовать... Но это же всё ерунда полная.
Ну, когда я была маленькая и читала разные книжки, пыталась однажды сделать тюрю и пареную репу... Попробовать, что ели бедные крестьянские дети...
Моя начальница - бывшая блокадница, ну, т.е. совсем кроха была в то время. Однако, сейчас она очень рада, что у ее детей и внуков дом - полная чаша.
Моя начальница - бывшая блокадница, ну, т.е. совсем кроха была в то время. Однако, сейчас она очень рада, что у ее детей и внуков дом - полная чаша.
А
Алейда После-Вас
Однако, сейчас она очень рада, что у ее детей и внуков дом - полная чаша.
Ну, я еще не окочательно рехнулась, чтоб думать, будто должно быть по-другому....
Авторизуйтесь, чтобы принять участие в дискуссии.