Социализм пришёл откуда не ждали

... вместе с Контролем и Учётом.
http://pda.lenta.ru/world/2004/01/26/tags/

Усушка, утруска и пересортица выходят на хай-тек уровень.

Матрица всех поимеет!!!

:о Будет прослеживаться использование туалетной бумаги.... советы т.сказать по применению..
Тотальная слежка грядет? А если я вопреки советам чипа засуну в стиралку Предмет..он что подаст на меня сигналом жалобу куда надо?

Вокзальная романтика.

Ветренным январским вечером я провожал мать на вокзал. Она поехала к брату.
Сколько помню себя, меня всегда охватывала ревность, когда я видел их вдвоем, когда она о нем говорила, она всегда любила его больше других своих детей. Мне, безотцовщине, выросшему среди сестер, жаждавших красивой жизни, брата-тряпки, вечно озабоченной проблемами матери; ребенку, единственным развлеченим которого было чтение, к 20 годам уже стало безразличным отношение матери к брату. Скажу честно: я не любил своих родственников, и давно мечтал как можно скорее уехать, и общаться с ними со всеми не чаще чем раз в полгода. Семья ассоциировалась у меня с голодными и холодными зимами, вечными скандалами, слезами. Потому к поре своего взросления я спокойно принимал родственников, ожидая времени, когда мы наконец расстанемся. Наверное, наивно верил, что потом все пойдет иначе.
Со временем я стал смотреть на них издали. Вот и сейчас, неся ей сумку, я смотрел на старуху, которая, боясь подскользнуться, что-то рассказывает про то, как она где-то кого-то встретила. Мне по сути стала безразллична их жизнь. Теплые воспоминания детства, связанные с матерью, приходилось выковыривать из памяти, потому я никогда не утруждал себя. Любил ли я ее? Как человека, который дал мне жизнь, но никак не того, с кем связаны воспоминания детства. Скорее это была не любовь, а долг. Я должен был сам встать на ноги, уйти, и помочь ей провести спокойно старость. Больше ничего. В моей будущей жизни не было места воспоминаниям о семье.
Я шел и думал, как же сильно она его любит. В последнем письме этот прохвост опять в своем репертуаре изобразил из себя страдальца, который заслуженно несет свой крест. Господи, сколько таких писем приходит. Вдобавок он заболел туберкулезом, по всей видимости, не в самой тяжелой форме, но уже этого факта хватило чтобы мать перестала спать ночами. А когда спала, ей снились "плохие сны". И потом она со слезами на глазах рассказывала мне о них. А я стоял, слушал, и во мне с каким-то хирургическим ужасом проносилась мысль, что ей сейчас станет плохо, она схватится за сердце и... Какой я все-таки циник. Но я ничего не мог поделать: эта женщина не научила меня себя любить. Похоже, она вообще не научила меня любви.
С другой стороны, я уже не хотел, чтобы она любила меня также, как его. Состояние полуодиночества, в котором я все время находился - мне нечего было сказать ни семье, ни друзьям, ни любовницам - научило меня любить независимость. "Не надо меня любить" - пожалуй, один из моих девизов.
Старая женщина, с громадной судьбой, в которой было мало места хорошему. Она протянула мне билет с просьбой посмотреть номер вагона, но я ничего не смог разобрать в нагромождении цифр, букв и знаков. "Ладно, спросим у проводницы". В детстве я тоже с ней иногда ездил на вокзал. И теперь, больше десяти лет спустя, мы уже не были похожи на сына с матерью.
"Это десятый вагон?". "Да". "Мама, достань билет". Она засуетилась в своей вечной сумке из политиленового пакета. Вот. "Ваш паспорт". Она снова завошкалась, достала старенький рваный паспорт, который что только на своем веку не повидал. Я в ужасе на него уставился, я знал, что он старый, но не дуиал, что доведен до такого состояния. Сейчас будут проблемы. "Вот, пожалуйста, только извините, он попал в аварию, в таком состоянии...",- она дрожащими руками, пальцами вставляя выпавшие листки в обложку, протянула его проводнице. Мне стало стыдно. Я стал видеть ее еще дальше, и теперь видел старуу, которая едет на свидание с сыном-жуликом и тряпкой, и стоит тут, на этом грязном перроне, а две сытые толстые проводницы, эти повелители грохота колес по шпалам, сейчас начнут придираться. Господи, неужели это моя мать. "Что ж это за паспорт, нет, пройдите к начальнику поезда, пусть он сам распишется". Мы поковыляли к другому вагону.
Начальник поезда - худой мужик с большими глазами на обветренном лице - просмотрел паспорт и по отечески стал увещевать о том, что паспорт пора уже менять, а она стояла, улыбалась и кивала головой, сколько раз ей уже доводилось встревать в такие ситуации в бесчисленных собесах, комитетах и судах. Как же это все нелепо и смешно. Я не мог поверить, что нахожусь в этом месте.
Я посадил ее в вагон, поставив в ноги сумку. "Мама, возвращайся скорей" - эта фраза была бессмысленна, я знал, что она уедет от него тогда, когда наконец наглядиться и наговориться, и будет там до последнего, пока сама не поймет что пора ехать, что там, рядом с ним, она забудет о доме и уж тем более обо мне. По той же причине я не стал провожать поезд, не стал стоять у окна и смотреть на нее. Мы все равно друг друга не услышим через холодное стекло общего вагона. Да и что мы можем сказать друг другу?...
Я вышел на предвокзальную площадь и закурил. Где-то гудели поезда, рекламировали горячие пирожки, металлический голос обьявлял расписание. Все равно я люблю вокзалы. С его торгашами, пьяницами, бездомными и жуликами.

[Сообщение изменено пользователем 27.01.2004 15:55]

Тут есть все основания вспомнить книгу "апокалипсис". То естть раздел библии...
Всем нам прилепят потом такие штрих=коды ко лбу или на правую руку и усё. Тоталитаризм "типа демократический" пилный.