Пелевин и Сорокин
Б
Безрюмки-Встужева
– Настоящее у нас – только вот эта боеголовка.
ха
как бы мультик про нее
Это как бы авторитетный как бы писатель как бы рассуждает и как бы делает как бы выводы или это как бы что?
Это как бы прикол.
За такое как бы сажать перестали уже давно как бы.
А ты всё как бы не успокоишься.
[Сообщение изменено пользователем 21.09.2018 14:08]
П
ПоплавочникX
За такое как бы сажать перестали уже давно как бы.
А ты всё как бы не успокоишься.
[Сообщение изменено пользователем 21.09.2018 14:08]
Да я как бы не тебя как бы спрашивал. А так, твоё как бы понимание как бы происходящего и как бы то, что ты как бы подумал о моём как бы беспокойстве - это твоё как бы дело и меня мало интересует.
Да ты вообще не спрашивал, пердел себе в рот опять.
[Сообщение изменено пользователем 21.09.2018 14:42]
[Сообщение изменено пользователем 21.09.2018 14:42]
П
ПоплавочникX
[Сообщение изменено пользователем 21.09.2018 14:42]
Как бы подумал и как бы усилил, как бы надо полагать. Какие-то вы как бы валерьчи как бы от одних как бы родителей. Что ни валерьич, то хамло как бы первостатейное. Факт.
Факт.
Это вообще не тебе было, ты чего на людей кидаешься, хамло припадочное.
С кисетом было трудненько, мил человек.
[Сообщение изменено пользователем 21.09.2018 15:10]
П
ПоплавочникX
Это вообще не тебе было
А это как бы без разницы. От того, что это как бы не мне не отменяет как бы означенного факта.
с утра сорокин сел за книгу
но написал лишь слово хер
уж вечер близится сорокин
никак не разовьёт сюжет
но написал лишь слово хер
уж вечер близится сорокин
никак не разовьёт сюжет
О советском и постсоветском человеке
Уместно говорить об импотенции постсоветского человека. У советского иногда стояло на что-то. Здесь же (в современной России – прим. ZIMA) удивительное равнодушие к тому, что с тобой делают. Оно длится и длится, интересно, чем это кончится. Либо всеобщим вырождением и умиранием, либо наоборот наступит эрекция мощная.
Отслоение советского человека — всю жизнь выдавливать из себя по капле совка. Я занимаюсь этим всю жизнь и до сих пор не выдавил.
О предсказаниях в книгах
Был такой в литературном андеграунде 1960-70-х Ян Сатуновский, он сказал хорошую вещь, что осознанные предчувствия недействительны. Я не предсказываю, я принимаю некие волны. Я пользуюсь некоторой внутренней антенной, в которой больше интуиции, чем предчувствий. То, что выходит из-под пера, скорее, в общем, удивляет меня. Я должен удивить сначала себя. Если это получается, это уже хорошо. Если я не чувствую, что получится текст, который меня удивит, я стараюсь занять свою руку чем-то другим.
Лучше вообще не знать будущего, иначе будет просто неинтересно жить дальше.
О творчестве
Я мало что могу объяснить. Это очень внутренняя кухня. Писатель – это машина такая. Он сидит за столом и заполняет бумагу или экран буквами. Потом люди говорят: мы не можем обойтись без этих букв. Это загадочный процесс.
Некоторые вещи автор не может объяснить. Повествование когда идет, ты даешь ему волю, и оно развивается само.
О насилии
Сочетание этой идиллии, этого персика, сок которого тек у меня по губам; и эти странные всхлипы и удары – вот, собственно, наша жизнь.
Я вырос в тоталитарном государстве, где жестокостью было пропитано все. Она, как воздух, заполняла все. Одно из первых детских впечатлений: мне было лет девять, мы с отцом приехали в Алупку, сняли такой почти сарайчик. У нас во дворе сарайчика росло чудесное персиковое дерево. И вот мое первое утро в Крыму. Чудесная погода, море, которое я не видел до этого. На дерево можно было забраться – оно было такое разлапистое. И я забираюсь, срываю персик, помню, мягкий такой, шершавый. И вдруг из-за забора я слышу страшные звуки. Я понял, что это соседи. Там жила семья: жена, муж выпивающий и отец этой жены. Звуки хлюпающие такие. Этот муж бил этого старика. Наконец он отчаянно спросил: «За что ты меня бьешь?» Он ответил: «Потому что хочется». Он был уже с утра пьяный. И сочетание этой идиллии, этого персика, сок которого тек у меня по губам; и эти странные всхлипы и удары – вот, собственно, наша жизнь. Все советское детство, юность – это непрерывное столкновение с насилием: в детсаду, на улице с хулиганьем, дома с советскими родителями; ну и так далее.
Этот колоссальный опыт насилия, который властью сейчас активно используется для такого пещерного страха, чтобы пугать массы, — оно как ледник ползет за постсоветским человеком. Это долгий процесс.
Насилию, конечно, учатся, это естественный опыт. Если взять армию советскую: служили два года. Первый год это был год опыта унижаться; второй год – опыта унижать других. Безусловно, в этом государстве этот народ, под своей кожей, в своей памяти, за XX, да и XIX век, накопили огромный опыт насилия. В этом смысле это место уникальное, но жить там, конечно, тяжело. Но для писателя это Эльдорадо.
В России палач и жертва давно превратились в кентавра. Они вместе существуют, их очень трудно разделить, это вечный половой акт.
О поколениях
Первое поколение, которое стало что-то выбирать, — им сейчас лет 30-35.
Молодежь, которая родилась уже не в «совке», — здоровее, безусловно. Потому что у нее уже есть опыт путешествий, жизни на Западе. Даже жизнь в 90-е годы, при всей ее дикости, все-таки давала и несколько другой опыт людям. Они понимали, что такое рынок, ответственность за какие-то поступки. Главное: советские люди не могли выбирать. За них выбирало государство: начиная от сигарет, которые они должны были курить, — до всего остального. Первое поколение, которое стало что-то выбирать, — им сейчас лет 30-35.
О подавленной сексуальности
Чехов описывал, как его братья в 14 лет отвели в публичный дом. Я ему, конечно, позавидовал, потому что мои советские родители, когда у меня возник какой-то интерес к девочкам, ничего умнее не придумали, как записать меня в секцию самбо. Где мне очень быстро отбили печень. Все детство, безусловно, — подавление сексуальности на всех уровнях. Главный подавитель был советская власть. Потому что сексуальность – враг любой идеологии. Она не может быть коллективной. Даже если «группен секс», все кончают по-своему. И советская власть делала все, чтобы загнать это чувство в темноту комнат.
О московском концептуализме
Мне было 20 лет, когда я первый раз совершенно случайно мистическим образом попал в круг московского художественного андеграунда. У художника Эрика Булатова и у моей мамы был общий зубной врач. Она увидела мои рисунки и сказала: «Я знаю одного художника, он подпольный, делает очень странные картины». Мы познакомились, и началась другая жизнь. Когда я попал в советский культурный воздух, это были 1970-е годы, и он был спертый достаточно. А в этом круге был озон. Культурный озон, от которого кружилась, как известно, голова. Потом уже я стал, под влиянием этих идей и картин, заниматься литературой.
Влияние московского концептуализма, их идей — это есть в моей прозе. В начале 80-х я делал такие соцартистские тексты, которые начинались по-советски, а потом происходит какой-то взрыв.
Об эмиграции
Эмиграция — радикальный выбор. Это сожжение мостов. Я живу в двух местах, с которыми многое в жизни связано. Это Подмосковье, где я родился. Я родился в Быково, живу теперь во Внуково. И Западный Берлин, Шарлоттенбург, где я оказался впервые в 1988 году. Это был мой первый западный мир увиденный. Наверное, это не случайно – такие колебания между немецким <спокойствием> и российской непредсказуемостью – стимулируют творческий процесс. А потом, я люблю зиму. А в Берлине она очень сопливая и депрессивная, поэтому я люблю Россию. Нет, я не эмигрант. Пока, как принято говорить. Собственно, пока это возможно.
Редко когда я вижу берлинских полицейских, но вижу. И всегда за километр чувствуется, что идут вооруженные защитники твои, и в любой ситуации ты можешь рассчитывать на них. А в Москве идут вооруженные бандиты, которых лучше обойти. Это довольно прозрачная тема.
О еде
Еда, как и эрос. Это очень архаическая, важная часть нашей жизни, нашей физиологии. Еда меня завораживает не менее эроса и насилия. Это мир, который обрамлен искусством.
О российской действительности и планах на будущее
Тяжело, когда золото гротеска начинает лезть из земли само. Мы уже ходим по нему, и хочется увидеть нормальный камень хотя бы, не золотой. Я думаю, это этапы распада – когда гротеск становится общим местом. Это мне напоминает времена накануне 2014 года или времена Черненко. Они были разные, эти гротески, но некое чувство есть, что это такой концентрированный раствор гротеска, что его и не нужно именовать гротеском. Это рутина жизни. Писателю здесь лучше помолчать, что я сейчас и собираюсь сделать.
Уместно говорить об импотенции постсоветского человека. У советского иногда стояло на что-то. Здесь же (в современной России – прим. ZIMA) удивительное равнодушие к тому, что с тобой делают. Оно длится и длится, интересно, чем это кончится. Либо всеобщим вырождением и умиранием, либо наоборот наступит эрекция мощная.
Отслоение советского человека — всю жизнь выдавливать из себя по капле совка. Я занимаюсь этим всю жизнь и до сих пор не выдавил.
О предсказаниях в книгах
Был такой в литературном андеграунде 1960-70-х Ян Сатуновский, он сказал хорошую вещь, что осознанные предчувствия недействительны. Я не предсказываю, я принимаю некие волны. Я пользуюсь некоторой внутренней антенной, в которой больше интуиции, чем предчувствий. То, что выходит из-под пера, скорее, в общем, удивляет меня. Я должен удивить сначала себя. Если это получается, это уже хорошо. Если я не чувствую, что получится текст, который меня удивит, я стараюсь занять свою руку чем-то другим.
Лучше вообще не знать будущего, иначе будет просто неинтересно жить дальше.
О творчестве
Я мало что могу объяснить. Это очень внутренняя кухня. Писатель – это машина такая. Он сидит за столом и заполняет бумагу или экран буквами. Потом люди говорят: мы не можем обойтись без этих букв. Это загадочный процесс.
Некоторые вещи автор не может объяснить. Повествование когда идет, ты даешь ему волю, и оно развивается само.
О насилии
Сочетание этой идиллии, этого персика, сок которого тек у меня по губам; и эти странные всхлипы и удары – вот, собственно, наша жизнь.
Я вырос в тоталитарном государстве, где жестокостью было пропитано все. Она, как воздух, заполняла все. Одно из первых детских впечатлений: мне было лет девять, мы с отцом приехали в Алупку, сняли такой почти сарайчик. У нас во дворе сарайчика росло чудесное персиковое дерево. И вот мое первое утро в Крыму. Чудесная погода, море, которое я не видел до этого. На дерево можно было забраться – оно было такое разлапистое. И я забираюсь, срываю персик, помню, мягкий такой, шершавый. И вдруг из-за забора я слышу страшные звуки. Я понял, что это соседи. Там жила семья: жена, муж выпивающий и отец этой жены. Звуки хлюпающие такие. Этот муж бил этого старика. Наконец он отчаянно спросил: «За что ты меня бьешь?» Он ответил: «Потому что хочется». Он был уже с утра пьяный. И сочетание этой идиллии, этого персика, сок которого тек у меня по губам; и эти странные всхлипы и удары – вот, собственно, наша жизнь. Все советское детство, юность – это непрерывное столкновение с насилием: в детсаду, на улице с хулиганьем, дома с советскими родителями; ну и так далее.
Этот колоссальный опыт насилия, который властью сейчас активно используется для такого пещерного страха, чтобы пугать массы, — оно как ледник ползет за постсоветским человеком. Это долгий процесс.
Насилию, конечно, учатся, это естественный опыт. Если взять армию советскую: служили два года. Первый год это был год опыта унижаться; второй год – опыта унижать других. Безусловно, в этом государстве этот народ, под своей кожей, в своей памяти, за XX, да и XIX век, накопили огромный опыт насилия. В этом смысле это место уникальное, но жить там, конечно, тяжело. Но для писателя это Эльдорадо.
В России палач и жертва давно превратились в кентавра. Они вместе существуют, их очень трудно разделить, это вечный половой акт.
О поколениях
Первое поколение, которое стало что-то выбирать, — им сейчас лет 30-35.
Молодежь, которая родилась уже не в «совке», — здоровее, безусловно. Потому что у нее уже есть опыт путешествий, жизни на Западе. Даже жизнь в 90-е годы, при всей ее дикости, все-таки давала и несколько другой опыт людям. Они понимали, что такое рынок, ответственность за какие-то поступки. Главное: советские люди не могли выбирать. За них выбирало государство: начиная от сигарет, которые они должны были курить, — до всего остального. Первое поколение, которое стало что-то выбирать, — им сейчас лет 30-35.
О подавленной сексуальности
Чехов описывал, как его братья в 14 лет отвели в публичный дом. Я ему, конечно, позавидовал, потому что мои советские родители, когда у меня возник какой-то интерес к девочкам, ничего умнее не придумали, как записать меня в секцию самбо. Где мне очень быстро отбили печень. Все детство, безусловно, — подавление сексуальности на всех уровнях. Главный подавитель был советская власть. Потому что сексуальность – враг любой идеологии. Она не может быть коллективной. Даже если «группен секс», все кончают по-своему. И советская власть делала все, чтобы загнать это чувство в темноту комнат.
О московском концептуализме
Мне было 20 лет, когда я первый раз совершенно случайно мистическим образом попал в круг московского художественного андеграунда. У художника Эрика Булатова и у моей мамы был общий зубной врач. Она увидела мои рисунки и сказала: «Я знаю одного художника, он подпольный, делает очень странные картины». Мы познакомились, и началась другая жизнь. Когда я попал в советский культурный воздух, это были 1970-е годы, и он был спертый достаточно. А в этом круге был озон. Культурный озон, от которого кружилась, как известно, голова. Потом уже я стал, под влиянием этих идей и картин, заниматься литературой.
Влияние московского концептуализма, их идей — это есть в моей прозе. В начале 80-х я делал такие соцартистские тексты, которые начинались по-советски, а потом происходит какой-то взрыв.
Об эмиграции
Эмиграция — радикальный выбор. Это сожжение мостов. Я живу в двух местах, с которыми многое в жизни связано. Это Подмосковье, где я родился. Я родился в Быково, живу теперь во Внуково. И Западный Берлин, Шарлоттенбург, где я оказался впервые в 1988 году. Это был мой первый западный мир увиденный. Наверное, это не случайно – такие колебания между немецким <спокойствием> и российской непредсказуемостью – стимулируют творческий процесс. А потом, я люблю зиму. А в Берлине она очень сопливая и депрессивная, поэтому я люблю Россию. Нет, я не эмигрант. Пока, как принято говорить. Собственно, пока это возможно.
Редко когда я вижу берлинских полицейских, но вижу. И всегда за километр чувствуется, что идут вооруженные защитники твои, и в любой ситуации ты можешь рассчитывать на них. А в Москве идут вооруженные бандиты, которых лучше обойти. Это довольно прозрачная тема.
О еде
Еда, как и эрос. Это очень архаическая, важная часть нашей жизни, нашей физиологии. Еда меня завораживает не менее эроса и насилия. Это мир, который обрамлен искусством.
О российской действительности и планах на будущее
Тяжело, когда золото гротеска начинает лезть из земли само. Мы уже ходим по нему, и хочется увидеть нормальный камень хотя бы, не золотой. Я думаю, это этапы распада – когда гротеск становится общим местом. Это мне напоминает времена накануне 2014 года или времена Черненко. Они были разные, эти гротески, но некое чувство есть, что это такой концентрированный раствор гротеска, что его и не нужно именовать гротеском. Это рутина жизни. Писателю здесь лучше помолчать, что я сейчас и собираюсь сделать.
"Вот есть у меня повесть «Метель», посвященная русской зимней безнадёге. Ее немецкий тираж оказался больше русского, а в Китае она даже получила литературную премию. Здесь ответы сразу на два вопроса – понимают ли русских за границей, и на второй, даже более важный – понимают ли они сами себя?"
Стыдитесь.
[Сообщение изменено пользователем 01.10.2018 09:51]
Мне, лично, как русскому было бы стыдно, если бы мою страну и мой народ кто-то поминал бы, к примеру, ... такими писателями, как сам Сорокин.
Стыдитесь.
[Сообщение изменено пользователем 01.10.2018 09:51]
Г
Грешник
Шофер Олег в своей маршрутке
С улыбкой моцарта включил
Салон затих, все ощутили
Тревоги странный холодок
С улыбкой моцарта включил
Салон затих, все ощутили
Тревоги странный холодок
С улыбкой моцарта включил
Флешка в машине - Бах, Перселл, Прокофьев, Рахманинов, Мусоргский, советская симфоническая киномузыка ( Свиридов, Дунаевский и тд)
Не, ну я иногда включаю Шансон )))
Не, ну я иногда включаю Шансон )))
Кто бы сомневался.
До Хорста Весселя не дошел ещё?
Б
Безрюмки-Встужева
До Хорста Весселя не дошел ещё?
вы наверно имеете в виду Шостаковича Дмитрия Дмитриевича?
П
ПоплавочникX
Стыдитесь.
Со следующего вторника планирую начать.
вы наверно имеете в виду Шостаковича Дмитрия Дмитриевича?
14 января 1930 года на Хорста Весселя в дверях его квартиры было совершено нападение членами запрещённого в то время Союза красных фронтовиков. Вессель был ранен в голову Альбрехтом Хёлером, активистом Коммунистической партии Германии. Хорст Вессель отказался от предоставления ему первой медицинской помощи, так как врач был еврей, он заявил, что не хочет лечиться у еврейского врача. Вессель был доставлен в государственную больницу во Фридрихсхайне (район Берлина), где под наблюдением врачей умер 23 февраля 1930 года от заражения крови.
До Хорста Весселя не дошел ещё?
Не, у меня есть покруче твоего весселя. Уже много лет его слушаю в машине.
Давид Тухманов, 2004. Афигенно слушать! Представляешь себя водителем Чайки, которая едет по брусчатке Красной Площади.
-Здравствуйте товарищи курсанты!
- Гавгавгавгав!
М
Мавзолей путина
Одиозненько
М
Мавзолей путина
Кто как с ума сходит.
Б
Безрюмки-Встужева
Весело быть нацистом, ага.
у него наверно монополия на самовыражение
остальных - в расход
а то ишь
М
Мавзолей путина
Скучно быть нормальным.
А что можно, чтобы не скучать?
Марши записал.
Накидайте, коллега, меня томит моя нормальность.
б
барон фон Мюнхгаузен
Пара гомосексуальных пингвинов, живущих в зоопарке города Оденсе в Дании, похитила детеныша у его родителей, сообщает местное издание DR.
Сотрудница зоопарка Санди Хедегард Мунк считает, что причиной произошедшего могло стать недостаточное внимание со стороны отца-пингвина, оставившего своего птенца без присмотра.
Родители не сразу заметили пропажу, что удивило работников зоопарка. Обычно самка ведет себя довольно агрессивно по отношению к тем, кто близко подходит к ее птенцу.
Позже мать все-таки отправилась на поиски, которые завершились выяснением отношений с гомосексуальной парой пингвинов, отчаянно пытавшихся отстоять птенца.
В дело вмешались сотрудники зоопарка, они вернули детеныша настоящим родителям и решили отдать пингвинам-геям яйцо, которое не смогла выносить одинокая самка.
Сотрудница зоопарка Санди Хедегард Мунк считает, что причиной произошедшего могло стать недостаточное внимание со стороны отца-пингвина, оставившего своего птенца без присмотра.
Родители не сразу заметили пропажу, что удивило работников зоопарка. Обычно самка ведет себя довольно агрессивно по отношению к тем, кто близко подходит к ее птенцу.
Позже мать все-таки отправилась на поиски, которые завершились выяснением отношений с гомосексуальной парой пингвинов, отчаянно пытавшихся отстоять птенца.
В дело вмешались сотрудники зоопарка, они вернули детеныша настоящим родителям и решили отдать пингвинам-геям яйцо, которое не смогла выносить одинокая самка.
l
la_siluet
Сорокин и Пингвинов.
Скоро на Медузе будет литературный подкаст.
Скоро на Медузе будет литературный подкаст.
Авторизуйтесь, чтобы принять участие в дискуссии.