Обама всё равно нежилец
З
Задний ряд
… иначе – смерть белой расы.
Будете долбано рэпать.
Буш – долбон.
Так всё просрать…
… может только истинный Бивис и Батхэд.
Два в одном.
Будете долбано рэпать.
Буш – долбон.
Так всё просрать…
… может только истинный Бивис и Батхэд.
Два в одном.
… иначе – смерть белой расы.
Вы давно в европе были? Про смерть белой расы всем давно уже понятно...а Обаме ничего не сделается
[Сообщение изменено пользователем 20.01.2009 21:57]
З
Задний ряд
на Европу наплевать – она кже конченая.
Бывший восточный блок её добивает.
Бывший восточный блок её добивает.
По этой логике презиком в США должен был стать ЗУ. И белый, и ариец, и по-русски писать умеет..
З
Задний ряд
21:59
По-английски тоже.
По-английски тоже.
По-английски тоже.
И самоего главное качество у ЗУ, необходимое президенту-скромность!
З
Задний ряд
22:06
Скромность – не президентское качество.
скромный
Скромность – не президентское качество.
скромный
З
Задний ряд
22:06
Скромность – не президентское качество.
Скромный президент – дурак.
Президент не должен быть глупым.
Как Буш.
Скромность – не президентское качество.
Скромный президент – дурак.
Президент не должен быть глупым.
Как Буш.
З
Задний ряд
22:09
Их ему пишут белые рабы.
Доигрались.
Трагедия.
Би джис!
Их ему пишут белые рабы.
Доигрались.
Трагедия.
Би джис!
З
Задний ряд
22:10
Да, знаю… мессии и пророки не могут быть вождями.
Да, знаю… мессии и пророки не могут быть вождями.
ЗУ, можно отдать чуваку должное
сэлфмэйд, воплощение ихней мечты
я вот с трудом могу пре дставить нашего соцработника, который может стать президе нтом
сэлфмэйд, воплощение ихней мечты
я вот с трудом могу пре дставить нашего соцработника, который может стать президе нтом
22:10
Да, знаю… мессии и пророки не могут быть вождями.
Да, знаю… мессии и пророки не могут быть вождями.
И самоего главное качество у ЗУ, необходимое президенту-скромность!
E
Ernst.
ЗУ не сможет стать президентом...у него, как у персонажей в "Остаться в живых"....если не будет каждые два часа вводить код...создавать тему...мир рухнет.
Б
Безрюмки-Встужева
По этой логике презиком в США должен был стать ЗУ. И белый, и ариец, и по-русски писать умеет..
а сами-то чего скромничаете
одно из трех выпало?
Б
Безрюмки-Встужева
ЗУ не сможет стать президентом...у него, как у персонажей в "Остаться в живых"....если не будет каждые два часа вводить код...создавать тему...мир рухнет
а что президент не может создавать тему
E
Ernst.
На нем же мир держится..
мессии и пророки не могут быть вождями.
Б
Безрюмки-Встужева
"С распростертыми"
...В этом сокровенный смысл инаугурации: финальный праздник демократии. Никогда еще Америка так ему не радовалась
Как многие знают, а остальные догадываются, отдать власть намного труднее, чем ее добиться. Сами отцы-основатели окончательно поверили в победу американской революции лишь тогда, когда торжественно и мирно произошла первая смена президентов. Это вроде бега с эстафетой: важно не только обогнать других, но и безошибочно передать палочку. В этом сокровенный смысл инаугурации: финальный праздник демократии.
Никогда еще Америка так ему не радовалась. 79% американцев не могли дождаться, когда Буш покинет Белый дом. Примерно столько же — 82% — ждали Обаму с распростертыми объятиями. И этот показатель на 15% выше, чем тот, каким мог до сих похвастать любой из начинающих президентов. Оно и понятно: инаугурация — апофеоз любви Америки к себе. Проголосовав за Обаму, она, преодолев темные предрассудки, оказалась лучше, чем сама думала. Теперь об этом можно уже не спорить, а вспоминать с лестным удовлетворением. Выборы Обамы — что высадка на Луну: непрагматическая победа.
Во всяком случае, так ее восприняли в нашем тихом, казалось, навеки захваченном пенсионерами избирательном участке, где в тот судьбоносный вторник впервые выстроилась очередь. В столетней мэрии, под мутными портретами усатых магистратов, принадлежащих кисти заслуженно забытых художников, гудела пестрая толпа. Она выглядела, словно сама Америка. Пожилая пара принаряженных корейцев, матрона с взрослыми детьми, тезка-почтальон (я с ним часто болтаю), чернокожая женщина-пастор из протестантской церкви и несколько непривычно сдержанных юношей призывного возраста и неопределенной этнической принадлежности. Отстояв в очереди, нажав заветную кнопку, убедившись, что мой голос засчитан, я раздвинул похожие на театральный занавес шторы кабинки и неожиданно для себя чуть поклонился дожидавшимся избирателям. Мы друг другу даже похлопали, ибо все понимали, что угодили в историю.
В день инаугурации она кончилась и началась другая, о которой еще ничего не известно. Напуганная самым упрямым на памяти двух поколений кризисом Америка ждет от Обамы даже больше, чем он обещал, но прежде и больше всего — работы.
«Я вырос, — как писал о себе кумир моей молодости Валерий Попов, — в бедной профессорской семье. Мы одалживали деньги даже у сильно пьющей дворничихи. Зато в нашей жизни всегда было место празднику». С буднями оказалось сложнее, в том числе — и в Америке. Безработным я здесь был трижды, каждый раз переживая это состояние крайне болезненно.
Сперва меня вытурили из грузчиков. И правильно сделали. Даже невооруженным взглядом было заметно, какое омерзение у меня вызывала ненужная, нехитрая и нудная работа. Оставшись без нее, однако, я не смог заснуть и изменил взгляды. В ту ночь во мне (как потом и так же стремительно в России) произошел переход от социализма к капитализму: из обузы труд превратился в привилегию. С тех пор я часто думаю, что, как евреем или негром, каждому полезно побыть безработным — лишь бы недолго.
В отличие от европейцев, где встречаются вполне счастливые династии безработных, американцы, оставшись без труда, заболевают острым комплексом неполноценности. Мучительная, как парша, безработица страшна еще и потому, что она разъедает каждый день, ставший безнадежно свободным. Сладким безделье бывает лишь тогда, когда есть дело. Навязанная лень, что целомудрие старой девы — тяготит и тянется.
Противнее всего мне было в очереди за пособием. Придя в унылую контору еще до открытия, я усаживался в первом ряду с толстой книгой. Но читать ее я не рисковал, боясь не услышать своей короткой фамилии. Чиновница выкликивала имена тихо, неразборчиво и лишь по одному разу: пропустил — зубы на полку.
Унизительной была не система, а ее слуги — мелкая, упивающаяся короткой властью бюрократическая челядь. Такие могли найти себя только в государственном аппарате, готовом приютить тех, кого не стерпит рынок. В Вашингтоне их — целый город, за что его ненавидит страна.
С правительством тут всегда было сложно. От своих отнюдь не легендарных основ Америка сохранила истерическое недоверие к центральной власти, мешавшей Новому Свету опробовать то, чего не было в Старом. Ведь с самого начала эта земля была социальной кунсткамерой, собиравшей политические, экономические и религиозные курьезы. Колумб считал Америку Индией, знать — Англией, квакеры — братством, мормоны — раем, пуритане — чистилищем, евреи — Бруклином, пионеры — свободой. Чтобы хоть как-то навязать всем им свою волю, понадобились революция, гражданская война и сорок три президента. Но и 44-му будет нелегко убедить страну в необходимости массированного вмешательства государства в дела своего народа, хотя вроде бы все от Обамы только этого и ждут.
Американцы, как все просвещенные народы, выбирают свое правительство и, как все остальные, с трудом его выносят. По степени недоверия к власти страну легко разделить между левыми и правыми, демократами и республиканцами, предшественниками и последователями Рейгана.
— Правительство, — сказал он, — не может решить ни одной проблемы, потому что оно и есть проблема.
Эту знаменитую фразу признали мантрой, не нуждающейся в расшифровке, ибо пересказать этот тезис можно только политически некорректными словами.
— Государство, — шепчет Америке ее внутренний голос, — существует для того, чтобы отобрать у одних (богатых и белых) и отдать другим (бедным и черным).
Кризис, однако, неразборчивый дальтоник. В дни испытаний, когда одних миллиардеров сажают в тюрьму, а другие бросаются под поезд, работа нужна всем — любой ценой и за любые деньги.
Зная это, Обама обещает создать четыре миллиона рабочих мест, в том числе за счет тех, кто еще платит налоги. Вечный вопрос в том, сумеет ли государство распорядиться ими лучше нас. Вот почему, хоть Обама и приносил присягу на Библии Линкольна, книжки он сейчас читает о другом президенте — Рузвельте, конечно — Франклине, том самом, который взял в штат безработную Америку и навсегда изменил ее облик. Парадокс истории в том, что Великая депрессия тяжело уязвила коллективное сознание страны, но сделала ее красивей, чем она была.
Рядом с моим домом, сразу за мостом через Гудзон, начинается одно из бесчисленных парковых шоссе, раскинувшихся по лучшим уголкам страны без особой на то необходимости. В тридцатые их строили федеральные власти, чтобы платить скромное и необходимое жалованье той четверти Америки, которая осталась без него. Наша дорога — моя любимая, потому что она никуда не ведет. Это — прогулочная трасса сквозь кленовые леса и еловые холмы, открывающие вид на реку. То и дело через шоссе переброшены изящные мостики в модном тогда стиле арт деко. Все они — разные, чтобы дать заработать архитекторам. На каждом выезде — парк: заселенные форелью пруды, столы для пикников, детские площадки, навес с камином под крутой, как в шале, крышей на случай дождя. И где-нибудь в углу состарившаяся табличка, напоминающая о том, что за все эти зеленые радости расплатилась федеральная программа Рузвельта. Память о ней разбросана повсюду. В Нью-Йорке, например, это — судейский квартал с такими парадными дворцами правосудия, что колонн у них больше, чем в акрополе. Даже писателям Белый дом нашел тогда дело. Шесть тысяч авторов отправили сочинять путеводители по каждому штату. Среди них был и Джон Стейнбек, и Джон Чивер, и Сол Беллоу.
Примерно это обещает Америке Барак Обама, но далеко не всех такой план радует. Если одни историки считают, что Рузвельт спас Америку, то другие — что не очень. Экономике, говорят они, просто повезло: началась война, занявшая все, в том числе и женские, руки. Оборонная промышленность, выпускавшая каждые 90 секунд по большому бомбардировщику, и была той самой «экстраординарной программой стимулов», что, покончив с Великой депрессией, принесла всем выжившим беспрецедентное процветание.
Надо сказать, что такая интерпретация прошлого оставляет будущему пугающую перспективу. Но, к счастью, ученые не всегда правы. Я в этом убедился, следя за финансовыми новостями. Когда нефть стоила сорок долларов за баррель, один эксперт предсказывал, что цена дойдет до ста. После того как это случилось, он пообещал, что к нынешней зиме цена на нефть перевалит за две сотни, но она вновь упала до сорока. Как видим, специалист был прав один раз из двух. И это значит, что предсказательная сила экономической науки не меньше, чем у орла и решки.
Александр Генис
Нью-Йорк
...В этом сокровенный смысл инаугурации: финальный праздник демократии. Никогда еще Америка так ему не радовалась
Как многие знают, а остальные догадываются, отдать власть намного труднее, чем ее добиться. Сами отцы-основатели окончательно поверили в победу американской революции лишь тогда, когда торжественно и мирно произошла первая смена президентов. Это вроде бега с эстафетой: важно не только обогнать других, но и безошибочно передать палочку. В этом сокровенный смысл инаугурации: финальный праздник демократии.
Никогда еще Америка так ему не радовалась. 79% американцев не могли дождаться, когда Буш покинет Белый дом. Примерно столько же — 82% — ждали Обаму с распростертыми объятиями. И этот показатель на 15% выше, чем тот, каким мог до сих похвастать любой из начинающих президентов. Оно и понятно: инаугурация — апофеоз любви Америки к себе. Проголосовав за Обаму, она, преодолев темные предрассудки, оказалась лучше, чем сама думала. Теперь об этом можно уже не спорить, а вспоминать с лестным удовлетворением. Выборы Обамы — что высадка на Луну: непрагматическая победа.
Во всяком случае, так ее восприняли в нашем тихом, казалось, навеки захваченном пенсионерами избирательном участке, где в тот судьбоносный вторник впервые выстроилась очередь. В столетней мэрии, под мутными портретами усатых магистратов, принадлежащих кисти заслуженно забытых художников, гудела пестрая толпа. Она выглядела, словно сама Америка. Пожилая пара принаряженных корейцев, матрона с взрослыми детьми, тезка-почтальон (я с ним часто болтаю), чернокожая женщина-пастор из протестантской церкви и несколько непривычно сдержанных юношей призывного возраста и неопределенной этнической принадлежности. Отстояв в очереди, нажав заветную кнопку, убедившись, что мой голос засчитан, я раздвинул похожие на театральный занавес шторы кабинки и неожиданно для себя чуть поклонился дожидавшимся избирателям. Мы друг другу даже похлопали, ибо все понимали, что угодили в историю.
В день инаугурации она кончилась и началась другая, о которой еще ничего не известно. Напуганная самым упрямым на памяти двух поколений кризисом Америка ждет от Обамы даже больше, чем он обещал, но прежде и больше всего — работы.
«Я вырос, — как писал о себе кумир моей молодости Валерий Попов, — в бедной профессорской семье. Мы одалживали деньги даже у сильно пьющей дворничихи. Зато в нашей жизни всегда было место празднику». С буднями оказалось сложнее, в том числе — и в Америке. Безработным я здесь был трижды, каждый раз переживая это состояние крайне болезненно.
Сперва меня вытурили из грузчиков. И правильно сделали. Даже невооруженным взглядом было заметно, какое омерзение у меня вызывала ненужная, нехитрая и нудная работа. Оставшись без нее, однако, я не смог заснуть и изменил взгляды. В ту ночь во мне (как потом и так же стремительно в России) произошел переход от социализма к капитализму: из обузы труд превратился в привилегию. С тех пор я часто думаю, что, как евреем или негром, каждому полезно побыть безработным — лишь бы недолго.
В отличие от европейцев, где встречаются вполне счастливые династии безработных, американцы, оставшись без труда, заболевают острым комплексом неполноценности. Мучительная, как парша, безработица страшна еще и потому, что она разъедает каждый день, ставший безнадежно свободным. Сладким безделье бывает лишь тогда, когда есть дело. Навязанная лень, что целомудрие старой девы — тяготит и тянется.
Противнее всего мне было в очереди за пособием. Придя в унылую контору еще до открытия, я усаживался в первом ряду с толстой книгой. Но читать ее я не рисковал, боясь не услышать своей короткой фамилии. Чиновница выкликивала имена тихо, неразборчиво и лишь по одному разу: пропустил — зубы на полку.
Унизительной была не система, а ее слуги — мелкая, упивающаяся короткой властью бюрократическая челядь. Такие могли найти себя только в государственном аппарате, готовом приютить тех, кого не стерпит рынок. В Вашингтоне их — целый город, за что его ненавидит страна.
С правительством тут всегда было сложно. От своих отнюдь не легендарных основ Америка сохранила истерическое недоверие к центральной власти, мешавшей Новому Свету опробовать то, чего не было в Старом. Ведь с самого начала эта земля была социальной кунсткамерой, собиравшей политические, экономические и религиозные курьезы. Колумб считал Америку Индией, знать — Англией, квакеры — братством, мормоны — раем, пуритане — чистилищем, евреи — Бруклином, пионеры — свободой. Чтобы хоть как-то навязать всем им свою волю, понадобились революция, гражданская война и сорок три президента. Но и 44-му будет нелегко убедить страну в необходимости массированного вмешательства государства в дела своего народа, хотя вроде бы все от Обамы только этого и ждут.
Американцы, как все просвещенные народы, выбирают свое правительство и, как все остальные, с трудом его выносят. По степени недоверия к власти страну легко разделить между левыми и правыми, демократами и республиканцами, предшественниками и последователями Рейгана.
— Правительство, — сказал он, — не может решить ни одной проблемы, потому что оно и есть проблема.
Эту знаменитую фразу признали мантрой, не нуждающейся в расшифровке, ибо пересказать этот тезис можно только политически некорректными словами.
— Государство, — шепчет Америке ее внутренний голос, — существует для того, чтобы отобрать у одних (богатых и белых) и отдать другим (бедным и черным).
Кризис, однако, неразборчивый дальтоник. В дни испытаний, когда одних миллиардеров сажают в тюрьму, а другие бросаются под поезд, работа нужна всем — любой ценой и за любые деньги.
Зная это, Обама обещает создать четыре миллиона рабочих мест, в том числе за счет тех, кто еще платит налоги. Вечный вопрос в том, сумеет ли государство распорядиться ими лучше нас. Вот почему, хоть Обама и приносил присягу на Библии Линкольна, книжки он сейчас читает о другом президенте — Рузвельте, конечно — Франклине, том самом, который взял в штат безработную Америку и навсегда изменил ее облик. Парадокс истории в том, что Великая депрессия тяжело уязвила коллективное сознание страны, но сделала ее красивей, чем она была.
Рядом с моим домом, сразу за мостом через Гудзон, начинается одно из бесчисленных парковых шоссе, раскинувшихся по лучшим уголкам страны без особой на то необходимости. В тридцатые их строили федеральные власти, чтобы платить скромное и необходимое жалованье той четверти Америки, которая осталась без него. Наша дорога — моя любимая, потому что она никуда не ведет. Это — прогулочная трасса сквозь кленовые леса и еловые холмы, открывающие вид на реку. То и дело через шоссе переброшены изящные мостики в модном тогда стиле арт деко. Все они — разные, чтобы дать заработать архитекторам. На каждом выезде — парк: заселенные форелью пруды, столы для пикников, детские площадки, навес с камином под крутой, как в шале, крышей на случай дождя. И где-нибудь в углу состарившаяся табличка, напоминающая о том, что за все эти зеленые радости расплатилась федеральная программа Рузвельта. Память о ней разбросана повсюду. В Нью-Йорке, например, это — судейский квартал с такими парадными дворцами правосудия, что колонн у них больше, чем в акрополе. Даже писателям Белый дом нашел тогда дело. Шесть тысяч авторов отправили сочинять путеводители по каждому штату. Среди них был и Джон Стейнбек, и Джон Чивер, и Сол Беллоу.
Примерно это обещает Америке Барак Обама, но далеко не всех такой план радует. Если одни историки считают, что Рузвельт спас Америку, то другие — что не очень. Экономике, говорят они, просто повезло: началась война, занявшая все, в том числе и женские, руки. Оборонная промышленность, выпускавшая каждые 90 секунд по большому бомбардировщику, и была той самой «экстраординарной программой стимулов», что, покончив с Великой депрессией, принесла всем выжившим беспрецедентное процветание.
Надо сказать, что такая интерпретация прошлого оставляет будущему пугающую перспективу. Но, к счастью, ученые не всегда правы. Я в этом убедился, следя за финансовыми новостями. Когда нефть стоила сорок долларов за баррель, один эксперт предсказывал, что цена дойдет до ста. После того как это случилось, он пообещал, что к нынешней зиме цена на нефть перевалит за две сотни, но она вновь упала до сорока. Как видим, специалист был прав один раз из двух. И это значит, что предсказательная сила экономической науки не меньше, чем у орла и решки.
Александр Генис
Нью-Йорк
Авторизуйтесь, чтобы принять участие в дискуссии.