Литературный Екатеринбург
Д
Джин тоник
Зачем? Ничего толкового не пишут.
Вот как нетолерантно оцениваете "своих", а бужум страдает за правду!
Д
Ди-летант
К вопросу о русских писателях в эмиграции.... Не могу удержаться от цитирования...
О РУССКОМ ПИСАТЕЛЕ
Русский пароход покидал русские берега, отправляясь за границу.
Опершись о борт, стоял русский писатель рядом со своей женой и тихо говорил:
— Прощай, моя бедная, истерзанная родина! Временно я покидаю тебя. Уже на горизонте маячит Эйфелева башня, Нотр-Дам, Итальянский бульвар, но еще не скрылась из глаз моих ты, моя старая, добрая, так любимая мной Россия! И на чужбине я буду помнить твои маленькие церковки и зеленые монастыри, буду помнить тебя, холодный красавец Петербург, твои улицы, дома, буду помнить «Медведя» на Конюшенной, где так хорошо было запить расстегай рюмкой рябиновой! На всю жизнь врежешься ты в мозг мне, — моя смешная, нелепая и бесконечно любимая Россия!
Жена стояла тут же, слушала эти писательские слова и плакала.
* * *
Прошел год.
У русского писателя была уже квартирка на бульваре Гренелл и служба на улице Марбеф, многие шоферы такси уже кивали головой, как старому знакомому, уже у него было свое излюбленное кафе на улице Пигаль и кабачок на улице Сен-Мишель, где он облюбовал рагу из кролика и совсем недурное «ординэр»...
Пришел он однажды домой после кролика, после «ординэр» — сел за письменный стол, подумал и, тряхнув головой, решил написать рассказ о своей дорогой родине.
— Что ты хочешь делать? — спросила жена.
— Хочу рассказ написать.
— О чем?
— О России.
— А че-ем?!
— Господи боже ты мой! Глухая ты, что ли? О Рос-сии!!!
— Calmez vous, je vous en prie!1 Что же ты можешь писать о России?
— Мало ли что. Начну так: «Шел унылый, скучный дождь, — который только и может идти в Петербурге... Высокий молодой человек быстро шагал по пустынной в то время дня Дерибасовской»...
— Постой! Разве такая улица есть в Петербурге?
— А черт его знает. Знакомое словцо. Впрочем, поставлю для верности — Невскую улицу. Итак, «...высокий молодой человек шагал по Невской улице, свернул на Конюшенную и вошел, потирая руки, к «Медведю». — «Что, холодно, monsieur? — спросил метрдотель, подавая карточку. — Mais oui, — возразил молодой сей господин. — Я есть большой замерзавец на свой хрупкий организм».
— Послушай, — робко перебила его жена, — разве есть такое слово «замерзавец»?
— Ну да! Человек, который быстро замерзает — суть замерзавец. Пишу дальше: «Прошу вас очень, — сказал тот молодой господин. — Подайте мне один застегай с немножечком poisson bien frais2 и одну рюмку рабиновку».
— Что такое рабиновка?
— Это такое... du водка.
— А по-моему, это еврейская фамилия: Рабиновка — жена Рабиновича.
— Ты так думаешь?.. Гм! Как, однако, трудно писать по-русски!
И принялся грызть перо.
Грыз до утра.
* * *
И еще год пронесся над писателем и его женой.
Писатель пополнел, округлел, завел свой auto3, вообще та вечерняя газета, где он вел парижскую хронику, щедро оплачивала его «се селебр рюсс»4.
Однажды он возвращался вечером из ресторана, где оркестр ни с того ни с сего сыграл «Боже, царя храни»... Знакомая мелодия навеяла целый рой мыслей о России...
«О, нотр повр Рюси!5 — печально думал он. — Когда я приходить домой, я что-нибудь писать о наша славненькая матучка Руссия».
Пришел. Сел. Написал.
«Была большая дождика. Погода был то, что называй веритабль петербуржьен6. Один молодой господин ходил по одна улица по имени сей улица Крещатик... Ему очень хотелось manger7. Он заходишь на конюшню, сесть на медведь и поехать в restaurant, где скажишь: garcon, une tasse8 рабинович и одна застегайчик avec тарелошка с ухами».
* * *
Я кончил.
Мой собеседник сидел, совсем раздавленный этой тяжелой историей.
Оборванный господин в красной феске подошел к нам и хрипло сказал:
— А что, ребятежь, нет ли у кого прикурить цигарки?
— Да, — ухмыльнулся мой собеседник, — трудно вам уехать из русского города.
О РУССКОМ ПИСАТЕЛЕ
Русский пароход покидал русские берега, отправляясь за границу.
Опершись о борт, стоял русский писатель рядом со своей женой и тихо говорил:
— Прощай, моя бедная, истерзанная родина! Временно я покидаю тебя. Уже на горизонте маячит Эйфелева башня, Нотр-Дам, Итальянский бульвар, но еще не скрылась из глаз моих ты, моя старая, добрая, так любимая мной Россия! И на чужбине я буду помнить твои маленькие церковки и зеленые монастыри, буду помнить тебя, холодный красавец Петербург, твои улицы, дома, буду помнить «Медведя» на Конюшенной, где так хорошо было запить расстегай рюмкой рябиновой! На всю жизнь врежешься ты в мозг мне, — моя смешная, нелепая и бесконечно любимая Россия!
Жена стояла тут же, слушала эти писательские слова и плакала.
* * *
Прошел год.
У русского писателя была уже квартирка на бульваре Гренелл и служба на улице Марбеф, многие шоферы такси уже кивали головой, как старому знакомому, уже у него было свое излюбленное кафе на улице Пигаль и кабачок на улице Сен-Мишель, где он облюбовал рагу из кролика и совсем недурное «ординэр»...
Пришел он однажды домой после кролика, после «ординэр» — сел за письменный стол, подумал и, тряхнув головой, решил написать рассказ о своей дорогой родине.
— Что ты хочешь делать? — спросила жена.
— Хочу рассказ написать.
— О чем?
— О России.
— А че-ем?!
— Господи боже ты мой! Глухая ты, что ли? О Рос-сии!!!
— Calmez vous, je vous en prie!1 Что же ты можешь писать о России?
— Мало ли что. Начну так: «Шел унылый, скучный дождь, — который только и может идти в Петербурге... Высокий молодой человек быстро шагал по пустынной в то время дня Дерибасовской»...
— Постой! Разве такая улица есть в Петербурге?
— А черт его знает. Знакомое словцо. Впрочем, поставлю для верности — Невскую улицу. Итак, «...высокий молодой человек шагал по Невской улице, свернул на Конюшенную и вошел, потирая руки, к «Медведю». — «Что, холодно, monsieur? — спросил метрдотель, подавая карточку. — Mais oui, — возразил молодой сей господин. — Я есть большой замерзавец на свой хрупкий организм».
— Послушай, — робко перебила его жена, — разве есть такое слово «замерзавец»?
— Ну да! Человек, который быстро замерзает — суть замерзавец. Пишу дальше: «Прошу вас очень, — сказал тот молодой господин. — Подайте мне один застегай с немножечком poisson bien frais2 и одну рюмку рабиновку».
— Что такое рабиновка?
— Это такое... du водка.
— А по-моему, это еврейская фамилия: Рабиновка — жена Рабиновича.
— Ты так думаешь?.. Гм! Как, однако, трудно писать по-русски!
И принялся грызть перо.
Грыз до утра.
* * *
И еще год пронесся над писателем и его женой.
Писатель пополнел, округлел, завел свой auto3, вообще та вечерняя газета, где он вел парижскую хронику, щедро оплачивала его «се селебр рюсс»4.
Однажды он возвращался вечером из ресторана, где оркестр ни с того ни с сего сыграл «Боже, царя храни»... Знакомая мелодия навеяла целый рой мыслей о России...
«О, нотр повр Рюси!5 — печально думал он. — Когда я приходить домой, я что-нибудь писать о наша славненькая матучка Руссия».
Пришел. Сел. Написал.
«Была большая дождика. Погода был то, что называй веритабль петербуржьен6. Один молодой господин ходил по одна улица по имени сей улица Крещатик... Ему очень хотелось manger7. Он заходишь на конюшню, сесть на медведь и поехать в restaurant, где скажишь: garcon, une tasse8 рабинович и одна застегайчик avec тарелошка с ухами».
* * *
Я кончил.
Мой собеседник сидел, совсем раздавленный этой тяжелой историей.
Оборванный господин в красной феске подошел к нам и хрипло сказал:
— А что, ребятежь, нет ли у кого прикурить цигарки?
— Да, — ухмыльнулся мой собеседник, — трудно вам уехать из русского города.
Д
Ди-летант
Кста, Аверченко.... Забыл копирайт...
Д
Джин тоник
Кста, Аверченко....
Кста, Владимир Ильич Ульянов - Ленин любил и ценил этого литератора, признавая в нём очень умного и матёрого врага.
Особенно ему понравилась его работа «Дюжина ножей в спину революции»
[Сообщение изменено пользователем 02.11.2007 00:41]
Д
Ди-летант
Джин тоник, позвольте поправлю.... Количество ножей численно равнялось 12! Талантливо, говорил, ВИЛ, только без знания предмета в некоторых рассказах.... Типа, про семейную жизнь ВИЛа... Мне кажется, Аверченко знал так, как никто другой, на своей шкуре поняв все прелести эмиграции...
Д
Джин тоник
Джин тоник, позвольте поправлю.... Количество ножей численно равнялось 12!
Согласен. Поправил.
алантливо, говорил, ВИЛ, только без знания предмета в некоторых
рассказах....
ВИЛ Его читал часто и ещё задолго до революции. Так что этот литератор был ему знаком.
Типа, про семейную жизнь ВИЛа...
Как и любой журналист собирающий разные сплетни, но... у него был ещё и талант импровизатора.
Мне кажется, Аверченко знал так, как никто другой, на своей шкуре поняв все прелести эмиграции...
Это точно, но его ВИЛ неоднократно приглашал обратно в Россию под личную (как понимаю) гарантию.
Отказался по своим убеждениям, выбрав нищету и забвение при жизни.
Болезненная тема. В Бурге много хороших и признанных Европой и дальше литераторов. Только вот Бург нынешний никого признавать не хочет. Я тут и Аркадия Застырца много раз цитировал и Майю Никулину и Раису Абельскую - никакой реакции. Хорошо. что благодаря теме Индуса, теперь хоть про Сахновского
знают.
Д
Джин тоник
Болезненная тема. В Бурге много хороших и признанных Европой и дальше литераторов. Только вот Бург нынешний никого признавать не хочет.
Вот если бы о том где чего можно дешевше купить, чтобы потом дороже перепродать,... вот эта тема стала бы самой популярной. А так....
Люди научившись считать деньги, разучились читать художественную литературу - так как она отнимает много времени от подсчёта прибылей и продумывания комбинаций как их получать.
Л
Ливси
Вот как ...
так их.
Авторизуйтесь, чтобы принять участие в дискуссии.